- ФОРУМ
- КУЛЬТУРА СИБИРСКОГО КАЗАЧЕСТВА
- КАЗАЧИЙ ДУХ
- ТРАДИЦИИ И ПРАЗДНИКИ СИБИРСКОГО КАЗАЧЕСТВА
- Отношение к старшим
Отношение к старшим
- горьколинеец
- Автор темы
08 авг 2011 14:21 #1724
от горьколинеец
Казак не может считать себя казаком, если не знает и не соблюдает традиции и обычаи казаков. Традиции являлись жизненно-бытовой необходимостью каждой казачьей семьи, несоблюдение или нарушение их осуждалось всеми жителями хутора, станицы или поселка. Если их коротко сформулировать, то получатся своеобразные неписанные казачьи домашние законы. И вот первый из них - отношение к старшим.
Дальнейший материал отобран мною из многочисленных публикаций, путем оценки с точки зрения, актуальности в сегодняшней жизни.
Итак, одна из главных традиций казаков - Уважай и почитай старших, а более всего - родителей, даровавших тебе жизнь. Помни: ты - МОЖЕШЬ, они - ЗНАЮТ КАК... Прислушайся к слову бывалых и избегнешь многих ошибок. Сначала сделай все для старших, затем - для себя. Помни: со временем и ты будешь старшим. Как ты заботился, так и о тебе будут заботиться.
Проявляй заботу, сдержанность и готовность к оказанию помощи, соблюдай некоторый этикет - при появлении старика, встань, сними шапку и почтительно поздоровайся.
В присутствии старшего нельзя курить и тем более непристойно выражаться.
Непристойно обгонять старика, следует спросить у него разрешения пройти.
При входе куда-либо первым пропускается старший.
Младший должен проявлять терпение и выдержку, при любых случаях не прекословить.
Слова старшего являлись для младшего обязательными.
При принятии решений обязательно испрашивалось мнение старшего.
При конфликтных ситуациях, спорах, раздорах, драках слово старика (старшего) являлось решающим и требовалось немедленное его исполнение.
Вообще у казаков, уважение к старшему являлось внутренней потребностью. На Кубани даже в обращении редко можно услышать «дед», «старый» и прочее, а ласково произносится «батько», «батьки».
Уважение к старшему прививалось в семье с ранних лет. Дети знали, кто из них в отношении кого старше. Особенно почиталась старшая сестра, которую до седых волос младшие братья и сестры величали няней, нянькой, так как она заменяла им занятую домашней работой мать.
Непочитание отца с матерью считались за большой грех.
Старики в собственном доме, будучи по возрасту уже прадедами, бывали несколько удалены от семьи. И хотя правнуки их обожали, сами они старались своей стариковской любовью детей не обременять. Жили они особняком в отдельных комнатах или углах, питались отдельно, в семейные дела старались не вмешиваться, обременяя женщин только тем, что после бани сдавали им своё бельё и получали чистое. Старик, как правило, бывал дома мало, ел мало, но осуществлял своеобразную связь семьи с общественной жизнью станицы на самом высшем духовном уровне. Хранителями обычаев в казачьей станице всегда оставались старики. Не занимая никакой официальной должности, они всегда играли громадную роль в общественном мнении. При словах «старики сумлеваются» или «дяды не велять!», вопросы отпадали сами собой. Старик обязан был быть приветлив, немногословен и значителен. Старик в доме жил на положении уважаемого и почитаемого постояльца, главой же дома и семьи был САМ. Как правило, это был старший сын, зачастую сам уже имевший внуков. На нём держалось всё хозяйство и материальное благосостояние семьи. Он пользовался в семье непререкаемым авторитетом и неограниченной властью. Однако, возраст сына и его семейное положение не были причинами, по которым отец не мог наказать сына физически: «У меня дедушка был, инагда бывала, де-там задержится да паздна или выпьет рюмачку. Приходит дамой, бабушка нашумит на нево. А он адин рас на бабушку паднял голос. А дети сразу пабежали к деду, прадеду нашему. Прибегают: “Дедушка, дедушка! А што-та наш папаша на мамашу кричит!” Эх, этат дед бежит с нагайкай. Прибегаит: “Ты што тут сукин сын кричишь на Федору? А ну-ка падставляй спину!”. Он падставил спину, он ево плеткой рас, втарой, третий раз. “Бей! Ты атец мой!” - “Сматри, еси ты еще рас на Федору падымишь шум, я тебе задам!»
Обычно казачья семья была многолюдной с несколькими взрослыми женатыми сыновьями. Однако все подчинялись основателю рода, старшему: «двацать две души. И сыны жили жанатые, пака отец живой был. Атец помер, тада уже воля ихняя, разбеглись усе. А так же и в других семьях...!» «И деды, и бабки, и племянники, и племянницы жили. Радители были негодными - бабушка слепа, дедушка никудышньтй с ногами. А папаша был во главе». На положение старика, старший в роду переходил либо по возрасту, либо овдовев, поскольку дом и всё хозяйство в доме держалось на САМОИ и ее место после смерти или болезни, занимала жена старшего сына. Пожилым женщинам отводилась роль наставниц, воспитательниц и хранительниц традиций семейного быта.
Дальнейший материал отобран мною из многочисленных публикаций, путем оценки с точки зрения, актуальности в сегодняшней жизни.
Итак, одна из главных традиций казаков - Уважай и почитай старших, а более всего - родителей, даровавших тебе жизнь. Помни: ты - МОЖЕШЬ, они - ЗНАЮТ КАК... Прислушайся к слову бывалых и избегнешь многих ошибок. Сначала сделай все для старших, затем - для себя. Помни: со временем и ты будешь старшим. Как ты заботился, так и о тебе будут заботиться.
Проявляй заботу, сдержанность и готовность к оказанию помощи, соблюдай некоторый этикет - при появлении старика, встань, сними шапку и почтительно поздоровайся.
В присутствии старшего нельзя курить и тем более непристойно выражаться.
Непристойно обгонять старика, следует спросить у него разрешения пройти.
При входе куда-либо первым пропускается старший.
Младший должен проявлять терпение и выдержку, при любых случаях не прекословить.
Слова старшего являлись для младшего обязательными.
При принятии решений обязательно испрашивалось мнение старшего.
При конфликтных ситуациях, спорах, раздорах, драках слово старика (старшего) являлось решающим и требовалось немедленное его исполнение.
Вообще у казаков, уважение к старшему являлось внутренней потребностью. На Кубани даже в обращении редко можно услышать «дед», «старый» и прочее, а ласково произносится «батько», «батьки».
Уважение к старшему прививалось в семье с ранних лет. Дети знали, кто из них в отношении кого старше. Особенно почиталась старшая сестра, которую до седых волос младшие братья и сестры величали няней, нянькой, так как она заменяла им занятую домашней работой мать.
Непочитание отца с матерью считались за большой грех.
Старики в собственном доме, будучи по возрасту уже прадедами, бывали несколько удалены от семьи. И хотя правнуки их обожали, сами они старались своей стариковской любовью детей не обременять. Жили они особняком в отдельных комнатах или углах, питались отдельно, в семейные дела старались не вмешиваться, обременяя женщин только тем, что после бани сдавали им своё бельё и получали чистое. Старик, как правило, бывал дома мало, ел мало, но осуществлял своеобразную связь семьи с общественной жизнью станицы на самом высшем духовном уровне. Хранителями обычаев в казачьей станице всегда оставались старики. Не занимая никакой официальной должности, они всегда играли громадную роль в общественном мнении. При словах «старики сумлеваются» или «дяды не велять!», вопросы отпадали сами собой. Старик обязан был быть приветлив, немногословен и значителен. Старик в доме жил на положении уважаемого и почитаемого постояльца, главой же дома и семьи был САМ. Как правило, это был старший сын, зачастую сам уже имевший внуков. На нём держалось всё хозяйство и материальное благосостояние семьи. Он пользовался в семье непререкаемым авторитетом и неограниченной властью. Однако, возраст сына и его семейное положение не были причинами, по которым отец не мог наказать сына физически: «У меня дедушка был, инагда бывала, де-там задержится да паздна или выпьет рюмачку. Приходит дамой, бабушка нашумит на нево. А он адин рас на бабушку паднял голос. А дети сразу пабежали к деду, прадеду нашему. Прибегают: “Дедушка, дедушка! А што-та наш папаша на мамашу кричит!” Эх, этат дед бежит с нагайкай. Прибегаит: “Ты што тут сукин сын кричишь на Федору? А ну-ка падставляй спину!”. Он падставил спину, он ево плеткой рас, втарой, третий раз. “Бей! Ты атец мой!” - “Сматри, еси ты еще рас на Федору падымишь шум, я тебе задам!»
Обычно казачья семья была многолюдной с несколькими взрослыми женатыми сыновьями. Однако все подчинялись основателю рода, старшему: «двацать две души. И сыны жили жанатые, пака отец живой был. Атец помер, тада уже воля ихняя, разбеглись усе. А так же и в других семьях...!» «И деды, и бабки, и племянники, и племянницы жили. Радители были негодными - бабушка слепа, дедушка никудышньтй с ногами. А папаша был во главе». На положение старика, старший в роду переходил либо по возрасту, либо овдовев, поскольку дом и всё хозяйство в доме держалось на САМОИ и ее место после смерти или болезни, занимала жена старшего сына. Пожилым женщинам отводилась роль наставниц, воспитательниц и хранительниц традиций семейного быта.
- ирина
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 11
- Репутация: 1
- Спасибо получено: 13
22 июнь 2012 15:05 #8428
от ирина
Пресногорьковка, про женщин - свекровь в нужном случае могла поколотить сноху. У моей прабабушки было 13 детей, младшие сыновья были одного возраста с внуками от старших детей.
Спасибо сказали: аиртавич
- Русский казак
13 дек 2013 14:07 - 13 дек 2013 14:18 #17746
от Русский казак
Мы с братом до самой смерти отца разговаривали с ним только стоя. И со старшими и старшими по возрасту женщинами тоже, только стоя. Так воспитал, ссылаясь на обычай. Уже мы с братцем оба полковники были, при наградах, воевали, а гости придут, а нам и не присесть, если батя не кивнет. Ему пеняли, порой, а он говорил: "Я стоял перед отцом, мой отец перед своим и тот перед своим, испокон веку было так. Не будем соблюдать обычая, кончатся совсем казаки, обрусеем!"/простите, это почти дословно/... Я, к стыду своему, не всему внял. Не на все заострил внимания свое при воспитании сыновей. И вроде, получились они добрыми казаками. Два старших тоже офицеры и младший об этом же думает, а вот, смотрю, говорят со мной или со старшим, порой, и могут не заметить, что сидят, не проявляют старого уважения. Я замечание сделаю, тогда отреагируют. А нам с братом, помню и говорить не надо было с детства вдолблено было. Уходит многое и по нашей вине тоже. Там недоглядели. Там не вдолбили. Там не придали значение.
И еще, отец и двоюродный наш дед Михаил напрочь запрещал наказыать мальчишек в семье битьем. Говорили, что нельзя труса ростить. Боль у казачонка должна вызывать ярость, а не страх. Меня, раз мать, за дело прутом взгрела разок. Так отец так взъярился... Не позволил. Рыкнул: "Ты кого хочешь из него вырастить. Не смей!". И как отшептало... И я своих не бил... Отец говорил, что у них в станице просто запрещалось бить казачонка лет до двеннадцати, а после, если отец хотел наказать, шел к атаману и просил вывести неслуха на круг. Там пороли. Но это было не унижение, а наказание и все это понимали. А у казачат еще и понты, как рассказывал батя были, кто не вскрикнет на большее число плетей, если уж заработал. Нет, наверное, в каких- то семьях, втихаря и прикладывались к причинному месту казачатам и без атамана, так думаю. Но понимание того, что это не в обычай, было. Я с отцом не раз говорил об этом. Особливо, когда у самого ребятня подрастать стала, а я в горячах бывало и грозился. Отец разом остужал. Все теми же словами:"Кого хочешь вырастить?" и рассказами про казачье бытье... Он ведь вырос в станице, все еще успел захватить из старого, а я с братом там уже только наездами, летом бывал. Не одно и тоже это! К слову, мои сыновья про станицу уже только с моих слов знают. Вымерла...
Еще к теме,помню, дед Михаил, как- то ругался, показывали фильм советский и цепанули там тему казаков, мол дикие и крупным планом, как казачонка лупасят нагайкой. Вот дед ругался:"Брехня, лишь бы казаков обгадить! Не было такого...! Дух с пеленок берегли..."
Интересно, что в Чечне пацанят тоже не разрешают бить, категорически...
И еще, отец и двоюродный наш дед Михаил напрочь запрещал наказыать мальчишек в семье битьем. Говорили, что нельзя труса ростить. Боль у казачонка должна вызывать ярость, а не страх. Меня, раз мать, за дело прутом взгрела разок. Так отец так взъярился... Не позволил. Рыкнул: "Ты кого хочешь из него вырастить. Не смей!". И как отшептало... И я своих не бил... Отец говорил, что у них в станице просто запрещалось бить казачонка лет до двеннадцати, а после, если отец хотел наказать, шел к атаману и просил вывести неслуха на круг. Там пороли. Но это было не унижение, а наказание и все это понимали. А у казачат еще и понты, как рассказывал батя были, кто не вскрикнет на большее число плетей, если уж заработал. Нет, наверное, в каких- то семьях, втихаря и прикладывались к причинному месту казачатам и без атамана, так думаю. Но понимание того, что это не в обычай, было. Я с отцом не раз говорил об этом. Особливо, когда у самого ребятня подрастать стала, а я в горячах бывало и грозился. Отец разом остужал. Все теми же словами:"Кого хочешь вырастить?" и рассказами про казачье бытье... Он ведь вырос в станице, все еще успел захватить из старого, а я с братом там уже только наездами, летом бывал. Не одно и тоже это! К слову, мои сыновья про станицу уже только с моих слов знают. Вымерла...
Еще к теме,помню, дед Михаил, как- то ругался, показывали фильм советский и цепанули там тему казаков, мол дикие и крупным планом, как казачонка лупасят нагайкой. Вот дед ругался:"Брехня, лишь бы казаков обгадить! Не было такого...! Дух с пеленок берегли..."
Интересно, что в Чечне пацанят тоже не разрешают бить, категорически...
Последнее редактирование: 13 дек 2013 14:18 от Русский казак.
- bgleo
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 2124
- Репутация: 106
- Спасибо получено: 5439
13 дек 2013 15:53 #17747
от bgleo
С уважением, Борис Леонтьев
Вспоминаю своего отца. Нас с сестрой не Боже дай, что бы ударил. Но сказать мог так, что лучше бы отлупил по первое число.
С уважением, Борис Леонтьев
Спасибо сказали: Нечай, аиртавич, Людмила_Кира
- Полуденная
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 697
- Репутация: 31
- Спасибо получено: 1765
14 дек 2013 02:01 - 21 дек 2013 12:50 #17752
от Полуденная
Я помню, что все дети и взрослые в нашем роду с бабушкой и дедушкой всегда разговаривали очень вежливо, обращались на Вы и никогда не прекословили. Обращение на Ты не слышала ни разу. Как рассказывали старшие, за этим в семье всегда очень строго следила прабабушка. А вот уже всё наше поколение обращалось к родителям на Ты, а к тетям и дядям на Вы. Сравнивая два поколения, думаю, что обращение на Ты нашему поколению не всегда шло на пользу.
Последнее редактирование: 21 дек 2013 12:50 от Полуденная.
Спасибо сказали: Нечай, аиртавич
- Нечай
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 5941
- Репутация: 146
- Спасибо получено: 14968
12 янв 2017 16:12 #37150
от Нечай
Нет тут темы семьи, потому ставлю сюда, поскольку касается людских отношений.
НИНА МИНЕНКО - "СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ В УРАЛЬСКИХ И КАЗАЧЬИХ СТАНИЦАХ"
На раннем этапе русского освоения Урала и Сибири среди местных казаков преобладали бессемейные одиночки. "Люди незаводные, живут непрочным строем", - говорится о них в старинном документе. Обзавестись семьей мешал недостаток невест. На Урале еще в первой половине XIX столетия помнили о тех временах, когда в казачьих поселениях "девок" было мало, а "холостежи набиралось много". Правительству приходилось отправлять в Сибирь целые партии колодниц, предназначенных в жены русским "насельникам" края.
Например, в 1630 году за Урал было препровождено 150 "девок" из Тотьмы, Устюга и Сольвычегодска. Осуществлялась также вербовка невест-добровольцев. Известен случай, когда в город Енисейск по своей воле приехало из Поморья сразу 39 женщин "на женитьбу енисейским служилым людям и пашенным крестьянам".
Некоторые сибирские казаки ("служилые люди") брали в жены аборигенок. "Ведомо нам учинилось от воевод и от приказных людей, которые прежде сего бывали в Сибири, — говорилось в письме патриарха Филарета сибирскому архиепископу Киприану (1622), — что в сибирских городах многие служилые... люди... с татарскими и с остяцкими, и с вогулицкими... женами смешаются... а иные живут с татарскими некрещеными, как есть с своими женами". Венчаться в церкви разрешалось лишь с крещеными. В грамоте царя Михаила Федоровича 1645 года речь шла как раз о том, чтобы в Сибири "крещеных девок и женок" татарских, остяцких и других, с их согласия, выдавать замуж "за служилых людей, за кого пригоже".
В XIX веке историк А. П. Щапов даже утверждал, что казаки Западной Сибири "большею частью — отродье татар". Конечно, это было сильным преувеличением: основная масса казаков имела русских жен. Смешанные браки получили распространение и на Урале. Известно, что знаменитая "Гугниха" — жена легендарного Василия Гугни, донского атамана, одним из первых поселившегося на Яике, — была татарка. Ее, по преданию, казаки захватили во время набега на татарский стан. Среди жен уральских казаков встречались также калмычки, казашки и даже персиянки.
К XVIII столетию и на Урале, и в Сибири острота "женского вопроса" была в целом снята. По данным переписи 1710 года, женское население здесь количественно почти не уступало мужскому. Невест предпочитали брать из своей среды, хотя до второй половины XIX века сословные перегородки не были препятствием к созданию семьи — казаки часто женились на дочерях крестьян, посадских людей, ямщиков. Позднее жен стали выбирать преимущественно в своем кругу. "Казаки почти не вступали в родство с крестьянами и вообще представителями более низких сословий. При заключении браков казаки брали жен лишь в казачьих станицах и поселках. Выйти замуж за "мужика" или жениться на "мужичке" было неслыханным событием", — заключила этнограф А. В. Сафьянова, изучавшая семейный уклад русского населения Алтая во второй половине XIX — начале XX столетия. В Уральском войске, по свидетельству местного жителя Л. Л. Масянова, в начале XX столетия казаки также "женились только на казачках, за исключением редчайших случаев".
Оренбургские казаки предпочитали брать невест из чужих станиц. В некоторых казачьих станицах обязательным требованием к невесте было умение ездить верхом. В Уральском войске считалась плохой невеста, которая не знала псалтыри и часослова и не умела читать "по-церковнославянски". Могли отказать жениху и родители девушки, если он их чем-либо не устраивал (чаще всего по причине имущественной несостоятельности, дурных привычек или неважной репутации рода). Учитывалось мнение и самой молодежи. На Алтае, например, у казаков никого "силком не женили". От казаков южных сибирских укрепленных линий присланный сюда на службу в середине XIX века Г. Н. Потанин узнал, что любовь бывает "сглядная" и "притягная". "Первая, — объясняли ему казаки, — есть любовь взаимная, приносящая счастье; вторая невольная: какая-нибудь женщина дурного поведения привязывает к себе молодца наговорами, и он начинает тосковать, сам не зная о чем".
О том, что на Урале считали нормой, когда брак совершался с согласия родителей, свидетельствует пример с женитьбой "Петра ІІІ"-Пугачева на яицкой казачке Устинье Кузнецовой. Посылая сватов к отцу девушки Петру Кузнецову, он просил передать ему, что если отдаст "волею дочь свою, так я женюсь, а когда не согласится, так силою не возьму". Кузнецов согласился, но потом признавался, что не рад был замужеству дочери, поскольку ей пришлось идти за "государя" "неволею" (Устинье не нравился жених, так как, по ее словам, он был "человек старый", а она "молодехонька").
Девушки казачки старались "соблюдать" до свадьбы целомудрие — женихи предпочитали "нетронутых" невест. Вместе с тем в ряде мест, особенно на раннем этапе, разрешалось добрачное сожительство будущих супругов, и лишь последующий отказ жениха оформить брак с забеременевшей девушкой служил основанием для того, чтобы считать ее "обесчещенной". "Многие купецкие и служивые девиц и вдовиц прельщают на блуд, обещающе пояти в супружество, а потом не поемлют и, обременивши или и чада уже с ними приживши, оставляют и не хотят их пояти, но женятся на иных", — писал о Сибирской епархии в 1722 году митрополит Антоний. Местному начальству поступало немало жалоб от пострадавших "девиц" и их родителей. Например, в сентябре 1721 года дочь тюменского служилого человека Никифора Вальковского Устинья подала в воеводскую канцелярию челобитную на казака Ивана Кузнецова, который обещал на ней жениться, почему она с ним и "сошлась". Однако, добившись своего, казак от прежнего обещания отрекся. По приказу воеводы "соблазнителя" посадили под арест и содержали в заточении до тех пор, пока он не изъявил готовность обвенчаться с Устиньей.
Числившийся в той же тюменской городовой казачьей команде сын боярский Евсей Понятовский, лишивший невинности дочь отставного казака Афанасия Дворянского Матрену, просидел под караулом более двух месяцев, прежде чем согласился идти с забеременевшей от него "девкой" под венец. Казачья дочь Ирина Иванова, которую ее избранник "обещался пред Спасителевым образом" взять "за себя в замужство", а, когда она забеременела, бросил и женился на другой, обратилась с жалобой к самому митрополиту и потребовала развести молодых супругов. Местное начальство, принуждавшее парней венчаться с "прохудившимися" по их вине "девицами", действовало в полном соответствии с указом Петра I от 28 февраля 1722 года.
Однако чаще утратившие "невинность" казачьи дочери старались хранить это в тайне и потом благополучно выходили замуж за других женихов.
В некоторых местностях свадебная "церемония" включала осмотр рубашки, в которой молодая жена впервые принимала мужа "на брачном ложе". Но в конце XIX — начале XX века целомудрию невесты уже не придавалось особого значения. Обычай демонстрации рубашки "молодухи" сохранился, но, чтобы не ставить ее в неловкое положение (если к тому были основания), муж должен был измазать эту рубашку в нужном месте кровью, например, петуха или голубя. У казаков Усть-Каменогорской крепости (Сибирское казачье войско) этот обряд и в начале XX столетия продолжал играть важную роль. Поднимать молодых с постели здесь отправлялся дружка — главный распорядитель на свадьбе. Если обнаруживалось, что невеста до брака оставалась девственницей, собравшиеся гости встречали молодоженов радостными возгласами. Отец и мать жениха в сопровождении дружки и еще нескольких человек, прихватив с собой завернутую в платок брачную сорочку "молодухи" и не менее двух штофов водки, отправлялись благодарить ее родителей.
Как правило, молодожены через некоторое время после свадьбы отделялись от родителей и начинали жить своим домом. У казаков Урала и Сибири господствовали малые семьи, состоявшие из супружеской пары (иногда также престарелых родителей мужа) и детей. Большие семьи, объединявшие родителей, их женатых сыновей, иногда и внуков с их женами и детьми, даже в старообрядческой среде составляли незначительное меньшинство.
В некоторых больших семьях и к концу XIX — началу XX века сохранялись патриархальные порядки. "Хозяин — почтенный старик, начетчик духовных и светских книг, — писал об одном из таких семейств (Забайкальское войско) современник. — У него пять или шесть сыновей... женатых и семейных. Старик в доме лицо священное; воля и слово его — закон для всех. Во время обеда за столом соблюдается местничество: впереди сидит отец с матерью, подле него старший сын, затем второй, третий и так далее. Подле матери сидит старшая невестка, подле нее вторая и т.д. Все тихо и безмолвно. Дети отвечают лишь на вопросы отца или матери. В конце обеда подают горшок с кирпичным чаем; каждый наливает себе в китайскую деревянную чашку. После обеда молятся Богу, благодарят отца и мать за соль и расходятся по работам. Кухнею занимается каждая невестка понедельно". Примерно такими же были отношения в семье забайкальского казака Власова (станица Верхне-Ульхунская, 1900 год), которая состояла из 33 человек — вместе с родителями жили пять сыновей со своими женами и детьми.
Потанин, служивший в 1850-е годы в 9-м полку Сибирского казачьего войска, станицы которого располагались в долинах Алтая по линии от Усть-Каменогорска до Бийска, имел возможность наблюдать семейную жизнь алтайских казаков. "Алтай — закоулок, или, как говорят сами жители, "украйна". Поэтому домашняя жизнь отличается большею простотою и гостеприимством, чем на равнине; Алтай во всем... идет позади окрестного мира; в нем дольше сохраняются прежние черты, как, например, великорусский быт, не допускающий делимости семейства... дети мужеского пола живут вместе с отцами, хотя уже женаты и имеют детей". В станице Бобровской офицер познакомился с семьей, состоявшей из 23 человек — все они жили в одном доме. Получив командование сотней, дислоцированной в станице Чарышской, Потанин остановился в доме местного казака Петра Марковича Иванова, вместе с которым жили его жена Пелагея Ивановна и сын Петр с женой и детьми. Хотя домочадцы в повседневной жизни и подчинялись авторитету Петра Марковича, на деле его власть в семействе была скорее номинальной. В доме фактически верховодила Пелагея Ивановна, при этом только пашня у семейства оказывалась общей и обрабатывали ее сообща; остальные "статьи хозяйства" велись стариками и семьей их сына раздельно. Сноха, не любившая свекра со свекровью, "тащила" все, что можно, из личного хозяйства последних (у них имелись своя пасека, свой огород, свое стадо гусей и пр.) и, по свидетельству Потанина, "лишь потому не объявляла им открытой войны, что надеялась на кое-какое наследство". Неудивительно, что во второй половине XIX — начале XX столетия у казаков на Алтае активизировался процесс дробления семей. В начале XX века здесь, по сведениям стариков-ин-форматоров, проживание молодых супружеских пар совместно с родителями почти никогда не длилось более 8-10 лет.
У уральских казаков-старообрядцев большие неразделенные семьи встречались чаще, чем в других местах. Однако во главе таких семей на Урале нередко оказывались женщины-вдовы. "Еще теперь можно встретить бабку, которая является патриархом своей семьи, распоряжаясь пятидесятилетними сыновьями, тридцатилетними внуками и десятилетними правнуками", — писал в 1929 году о казаках Оренбуржья Н. Евсеев. Краевед середины XIX века И. И. Железнов рассказал об одной из таких семейных "начальниц" — старухе Кушумовой ("Кушумихе", как называли ее соседи и знакомые). Она была "строптивая, брюзгливая и скряга отъявленная, каких свет не видывал", и своего сына и сноху, имевших "кучу маленьких детей", держала в черном теле. В конце концов Кушумиха "согнала" сына с семьей "со двора, дав ему только для службы две лошади да на прокорм детей яловую телку". Когда местный проказник казачонок Мишка Хандохин, воспользовавшись отъездом старухи в соседнюю станицу, забрался к ней в дом и во все кадки, горшки, миски, чашки и "кубышки с коровьим маслом, скопленным в течение целого поста для продажи", насовал дохлых полевых мышей и сусликов (Кушумиха, обнаружив их, "чуть-чуть не взбесилась и не сошла с ума, насилу... работница-киргизка отлила ее водой"), все жители селения "были рады случаю посмеяться над скрягой", которая вызывала у них своими поступками "одно только омерзение". "Копила, копила да черта купила", — говорили о таких в уральских форпостах и станицах.
При живом муже женщина не могла приобрести статус главы семьи. Но мужчины-казаки значительную часть времени проводили на службе (в том числе в дальних командировках, иногда затягивавшихся не на один год), на промыслах, пастбищах, в торговых поездках. Так что в реальной жизни домом и семьей, как правило, командовала женщина. В. И. Даль, создавший на основе личных наблюдений собирательный образ уральского казака-старообрядца Маркиана Подгорнова, писал, что в походах тот был "первым песельником", "первым плясуном", не чуравшимся "трубки и табака". Дома же Маркиан старался вести себя так, чтобы не раздражать жену и других "родительниц" (родительницами он, по словам Даля, называл "весь женский пол": жену, мать, тещу, дочерей, сестер). "Дома Подгорнов не певал отроду песни, не сказывал сказки, не плясал, не скоморошничал никогда, беса не тешил; о трубке и говорить нечего..." При этом Маркиан вовсе не считал, что старообрядец не может есть из одной чашки и пить из одного ковша с православными, и, как утверждал Даль, "не брезгал бы этим не только на походе, где все разрешается, но даже и дома". Однако жена его "была на этот счет других мыслей и старинных правил... посуды своей она "скобленому рылу" не подала бы... ни за что". "Старик в этом, — продолжал писатель, — не смел больно с нею спорить, а то бы она ему самому, как поганому, поставила щец на особицу, в черепке, как делывала каждый раз, когда муж приходил из походу, покуда не принял еще от своих очистительную молитву. Раз как-то Подгорнов поставил для дорогого гостя, которого никак не хотел обидеть, самовар и подал чайник и чашки; хозяйка не случилась на ту пору дома, за то после он насилу кое-как успокоил старуху и ухаживал за нею, и упрашивал ее долго".
"Жена мужа бьет — не на худо учит", — говорили в казачьих станицах по Иртышу. Женщины ведали у казаков семейной казной. При этом на текущие нужды жена могла расходовать деньги и без согласования с мужем, а если муж находился в длительной командировке, она имела право самостоятельно делать и крупные покупки (в большой семье с общим хозяйством такие вопросы решались на семейном совете). Встречались семьи, в которых казак, по выражению Железнова, "ходил по ремешку" — полностью находился у жены под каблуком.
Считалось, однако, что настоящий казак должен был держать жену в повиновении, прибегая при необходимости и к нагайке. "Глава семейства вообще строг, рукавицы его в самом деле ежовые, а нагайка, хотя и со шлепком на конце... бьет одинаково больно и зашалившую жену и непокорного сына", — делился в начале 1880-х годов своими впечатлениями от поездки к уральским казакам С. В. Максимов. Железнов в одном из своих очерков рассказал о казаке из Красноярского форпоста Иване Метлине. Тот любил жену, "как любит большая часть казаков жен своих, то есть любить — любил, но и не баловал". Так, когда Иван "возвращался, бывало, из какой-либо поездки в дом, жена непременно должна, обязана была встречать его на улице у ворот и кланяться ему в ноги". Уральские казаки, признавшие Емельяна Пугачева за государя Петра III, оправдывали разрыв "ампиратора" с супругою Екатериной (царствующей императрицей) тем, что она "супротив него была непокорлива такая". Старый алтайский казак Иванов признавался Потанину, имея в виду свою "половину" Пелагею Ивановну, которую "любил за ее верность, обиходливость и безоружность": "Доставалось от меня этой цыпушке". Сама "цыпушка" при случае говорила: "Не такая бы я еще была, если б не была столько бита". "Эти слова, — замечал Потанин, — я очень часто слышал от старушек в Алтае". Вместе с тем общественное мнение осуждало мужей, которые без всякого повода то и дело "колотили" жен или постоянно бранили их, не прислушивались к их советам.
К супружеской неверности в казачьей среде относились не так строго, как этого требовали церковь и закон. Мужьям и женам иногда месяцами, а то и годами приходилось жить в разлуке, что не могло не сопровождаться "изменами". Показателен переполох, который вызвало среди тюменских казаков появление в городе в 1713 году нескольких десятков пленных шведских офицеров. Их разместили в домах местных жителей. Заморские "гости" быстро освоились в новой обстановке, закрутив "романы" со своими хозяйками и их взрослыми дочерьми. В апреле 1716 года старшины и рядовые казаки Тюмени (к которым присоединились посадские люди и крестьяне) обратились на имя государя с просьбой "освободить" их от "швецкого утеснения и бесчестия". "В прошлых, государь, годах, — говорилось в их челобитной, — по твоему государеву указу присланы... на Тюмень швецкие полоняники, и поставлены они, шведы, в дома наши и живут в домах наших... и жен и детей наших... блудным воровством бесчестят". Главной причиной этого безобразия челобитчики считали то, что им, служилым людям, приходилось "беспрестанно" отлучаться из города по "государевым службам и посылкам", а жены их и дочери оставались в домах наедине с постояльцами-шведами. Тюменцы заявляли о своем желании на собственные средства построить для шведов особые казармы ("и жить бы им, шведам, в казармах"). При этом никто из "пострадавших" мужей не стал возбуждать дела о расторжении брака с "обесчещенными" женами.
"Хотя она и прелюбодействовала и мною за то наказывана была, — писал в 1776 году в Тобольскую духовную консисторию один из казаков из города Березова, объясняя, почему он не хочет разводиться с женой, — но жил с нею в совете и ныне... моя жена чревата (беременна. — Н. М.) и притом обещается хранить ко мне впредь верность". Обычно супружеские измены носили случайный характер. При этом те, кто изменял мужу или жене, считались грешниками. Старый казак Петр Маркович Иванов, например, признавался Потанину, что "много грешил в своей жизни" — часто от "жены-смиренницы" "ходил по стороне" (причем для жены эти его похождения не были тайной). Однако христианский долг повелевал прощать грешников. В преданиях о "Петре ІІІ"-Пугачеве, записанных на Урале в середине XIX века со слов местных казаков, Екатерина II осуждалась за то, что не захотела простить своего мужа, когда он, проведя трое суток у любовницы, возвратился домой. Екатерина не только не пустила супруга во дворец, но и объявила его низложенным. "Она, царица-то, открыла в палате окно, высунулась оттуда, засмеялась да крикнула ему взад-то: "Что, взял?" Действия Петра III, поднявшего народ против мстительной жены, оценивались рассказчиками положительно. Впрочем, если казак или казачка, не внимая ничьим внушениям, пускались "во все тяжкие", их наказывали — вплоть до ссылки на поселение в отдаленные места. Так, в 1837 году была приговорена к ссылке в Сибирь за "развратную жизнь" жена оренбургского казака Н. И. Корнева — ни муж, ни станичное общество не захотели иметь ее у себя "на жительстве".
Жена обязана была содержать в порядке дом, заниматься воспитанием детей, шить, стирать, готовить еду. "Они все знают церковную грамоту, служат сами по старопечатным книгам, хозяйничают из покупного добра, потому что своего, кроме рыбы и скота, нет ничего, ниже хлеба; ткут шелковые пояски, шьют сарафаны... и рубахи с шелковыми рукавами да вяжут понемногу чулки, другой работы у них нет", — писал об уральских казачках Даль. Максимов также свидетельствовал, что в Уральском войске прекрасный пол не был обременен работой: "Женщины вообще настолько беспечны и мало заняты видимым трудом, что это резко бросается в глаза... все нужное можно купить готовым и сшитым". Максимов называл уральских домохозяек "казачка-ми-лежебоками". Впрочем, и в других казачьих районах всеми работами вне дома занимались мужчины. Они пахали, сеяли, убирали созревший урожай, трудились на токах и пасеках, пасли скот, заготавливали сено, ловили рыбу, охотились на зверей...
Земледельческому искусству в казачьих семьях учили только сыновей ("бабьим" делом считалось лишь выращивание льна на огородных участках). "На сенокосах и пашнях употребляют уже таких мальчиков, — сообщал о жителях алтайских станиц Потанин, — что для того, чтоб поднять их с постели, нужно прибегать к какой-нибудь уловке; например, кладут ребенку в головах два испеченных яйца и говорят: "Вставай, Петя, курочка в головах тебе два яичка снесла". Казачата с шести-семи лет приучались также гонять на водопой скот, давать корм коровам и лошадям, ухаживать за овцами, с десяти — лучить в реке рыбу, пасти конские табуны, охотиться. В этом возрасте они уже были лихими наездниками. Став чуть старше, казачьи сыновья отправлялись на "настоящую" рыбную ловлю и охоту. "Надобно заметить, — писал об Уральском войске Железнов, — что двенадцатилетний казачонок сопутствует уже отцу или брату во всех промыслах..." О богатом казаке из Гурьева-городка Федоре Андреевиче Попове он рассказывал, что тот не нуждался ни в рыбном улове, ни в охотничьей добыче, но ездил на промыслы "с соседями собственно для того, чтобы доставить сыну своему, двенадцатилетнему мальчику, больше практики", без которой нельзя было стать "хорошим ни рыболовом, ни охотником".
Отцы и деды (в тех семьях, где они были) старались также воспитать в казачатах любовь к большой и малой родине, преданность Богу и царю, высокое сознание служебного долга, уважительное отношение к старшим. Как заявлял один из собеседников Железнова, с которым офицер-краевед познакомился во время командировки в казачий Гурьев-городок, "орел-птица над всеми птицами старший, так и царь наш над всеми земными царями старший". В религиозном воспитании и сыновей, и дочерей большую роль, и не только у старообрядцев, играла мать.
Казачки в большинстве своем были ревностными, преданными, любящими, заботливыми матерями. "Мать моя удивительная была", — вспоминал знаменитый художник Василий Иванович Суриков (Прасковья Федоровна Сурикова, как и отец художника, происходила из старинного енисейского казачьего рода). Девочек матери с ранних лет приучали к домашним "занятиям": уборке, "стряпанью", уходу за младенцами — младшими братишками и сестренками, доению коров, шитью, вышиванию и пр. "Первое, что у меня в памяти осталось, — рассказывал Суриков, — это наши поездки зимой в Торгашинскую станицу. Мать моя из Торгашиных была. А Торгашины были торговыми казаками — извоз держали, чай с китайской границы возили от Иркутска до Томска, но торговлей не занимались. Жили по ту сторону Енисея — перед тайгой. Старики неделенные жили. Семья была богатая. Старый дом помню. Двор мощеный был. У нас (на Енисее. — Н. М.) тесаными бревнами дворы мостят. Там самый воздух казался старинным. И иконы старые, и костюмы. И сестры мои двоюродные — девушки совсем такие, как в былинах поется про двенадцать сестер. В девушках была красота особенная: древняя, русская. Сами крепкие, сильные. Волосы чудные. Все здоровьем дышало. Трое из них дочери дяди Степана — Таня, Фаля и Маша. Рукодельем они занимались: гарусом на пяльцах вышивали. Песни старинные пели тонкими, певучими голосами".
Петь, танцевать, "стрелять глазками", "выставлять вперед ножку" дочери тоже учились у матерей. Правда, новые "городские" песни и танцы молодое поколение осваивало уже в кадетских корпусах, гимназиях, музыкальных школах. Старики-старообрядцы с неодобрением относились к этим новшествам. Характерны уральские наблюдения Максимова: "Громко распевает старик заветную песню про Яик Горынович, который "изрыл все горы и долушки, добежал до устьица и до острова, где живут старцы старые, по девяносто лет, в ладу с ордою покорною, с золотой ордой". Распевает он и искоса и сердито поглядывает на музыкальную школу, откуда вырываются звуки кадрили-фолишон, и думает: "Хорошо бы ее прочь убрать, чтобы и духу ее не было"...
Нина Миненко
Справка: Нина Миненко, доктор исторических наук, профессор Уральского Федерального университета, родилась 24 декабря 1941 г. в г. Коростышеве Житомирской области (Украина). В 1967 г. с отличием окончила гуманитарный факультет Новосибирского госуниверситета (специальность «история»). Основная область научных интересов – история и этнография русского и коренного населения Урала и Сибири XVI – начала XX вв. Награждена медалью «За трудовую доблесть», почетной грамотой Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР.
НИНА МИНЕНКО - "СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ В УРАЛЬСКИХ И КАЗАЧЬИХ СТАНИЦАХ"
На раннем этапе русского освоения Урала и Сибири среди местных казаков преобладали бессемейные одиночки. "Люди незаводные, живут непрочным строем", - говорится о них в старинном документе. Обзавестись семьей мешал недостаток невест. На Урале еще в первой половине XIX столетия помнили о тех временах, когда в казачьих поселениях "девок" было мало, а "холостежи набиралось много". Правительству приходилось отправлять в Сибирь целые партии колодниц, предназначенных в жены русским "насельникам" края.
Например, в 1630 году за Урал было препровождено 150 "девок" из Тотьмы, Устюга и Сольвычегодска. Осуществлялась также вербовка невест-добровольцев. Известен случай, когда в город Енисейск по своей воле приехало из Поморья сразу 39 женщин "на женитьбу енисейским служилым людям и пашенным крестьянам".
Некоторые сибирские казаки ("служилые люди") брали в жены аборигенок. "Ведомо нам учинилось от воевод и от приказных людей, которые прежде сего бывали в Сибири, — говорилось в письме патриарха Филарета сибирскому архиепископу Киприану (1622), — что в сибирских городах многие служилые... люди... с татарскими и с остяцкими, и с вогулицкими... женами смешаются... а иные живут с татарскими некрещеными, как есть с своими женами". Венчаться в церкви разрешалось лишь с крещеными. В грамоте царя Михаила Федоровича 1645 года речь шла как раз о том, чтобы в Сибири "крещеных девок и женок" татарских, остяцких и других, с их согласия, выдавать замуж "за служилых людей, за кого пригоже".
В XIX веке историк А. П. Щапов даже утверждал, что казаки Западной Сибири "большею частью — отродье татар". Конечно, это было сильным преувеличением: основная масса казаков имела русских жен. Смешанные браки получили распространение и на Урале. Известно, что знаменитая "Гугниха" — жена легендарного Василия Гугни, донского атамана, одним из первых поселившегося на Яике, — была татарка. Ее, по преданию, казаки захватили во время набега на татарский стан. Среди жен уральских казаков встречались также калмычки, казашки и даже персиянки.
К XVIII столетию и на Урале, и в Сибири острота "женского вопроса" была в целом снята. По данным переписи 1710 года, женское население здесь количественно почти не уступало мужскому. Невест предпочитали брать из своей среды, хотя до второй половины XIX века сословные перегородки не были препятствием к созданию семьи — казаки часто женились на дочерях крестьян, посадских людей, ямщиков. Позднее жен стали выбирать преимущественно в своем кругу. "Казаки почти не вступали в родство с крестьянами и вообще представителями более низких сословий. При заключении браков казаки брали жен лишь в казачьих станицах и поселках. Выйти замуж за "мужика" или жениться на "мужичке" было неслыханным событием", — заключила этнограф А. В. Сафьянова, изучавшая семейный уклад русского населения Алтая во второй половине XIX — начале XX столетия. В Уральском войске, по свидетельству местного жителя Л. Л. Масянова, в начале XX столетия казаки также "женились только на казачках, за исключением редчайших случаев".
Оренбургские казаки предпочитали брать невест из чужих станиц. В некоторых казачьих станицах обязательным требованием к невесте было умение ездить верхом. В Уральском войске считалась плохой невеста, которая не знала псалтыри и часослова и не умела читать "по-церковнославянски". Могли отказать жениху и родители девушки, если он их чем-либо не устраивал (чаще всего по причине имущественной несостоятельности, дурных привычек или неважной репутации рода). Учитывалось мнение и самой молодежи. На Алтае, например, у казаков никого "силком не женили". От казаков южных сибирских укрепленных линий присланный сюда на службу в середине XIX века Г. Н. Потанин узнал, что любовь бывает "сглядная" и "притягная". "Первая, — объясняли ему казаки, — есть любовь взаимная, приносящая счастье; вторая невольная: какая-нибудь женщина дурного поведения привязывает к себе молодца наговорами, и он начинает тосковать, сам не зная о чем".
О том, что на Урале считали нормой, когда брак совершался с согласия родителей, свидетельствует пример с женитьбой "Петра ІІІ"-Пугачева на яицкой казачке Устинье Кузнецовой. Посылая сватов к отцу девушки Петру Кузнецову, он просил передать ему, что если отдаст "волею дочь свою, так я женюсь, а когда не согласится, так силою не возьму". Кузнецов согласился, но потом признавался, что не рад был замужеству дочери, поскольку ей пришлось идти за "государя" "неволею" (Устинье не нравился жених, так как, по ее словам, он был "человек старый", а она "молодехонька").
Девушки казачки старались "соблюдать" до свадьбы целомудрие — женихи предпочитали "нетронутых" невест. Вместе с тем в ряде мест, особенно на раннем этапе, разрешалось добрачное сожительство будущих супругов, и лишь последующий отказ жениха оформить брак с забеременевшей девушкой служил основанием для того, чтобы считать ее "обесчещенной". "Многие купецкие и служивые девиц и вдовиц прельщают на блуд, обещающе пояти в супружество, а потом не поемлют и, обременивши или и чада уже с ними приживши, оставляют и не хотят их пояти, но женятся на иных", — писал о Сибирской епархии в 1722 году митрополит Антоний. Местному начальству поступало немало жалоб от пострадавших "девиц" и их родителей. Например, в сентябре 1721 года дочь тюменского служилого человека Никифора Вальковского Устинья подала в воеводскую канцелярию челобитную на казака Ивана Кузнецова, который обещал на ней жениться, почему она с ним и "сошлась". Однако, добившись своего, казак от прежнего обещания отрекся. По приказу воеводы "соблазнителя" посадили под арест и содержали в заточении до тех пор, пока он не изъявил готовность обвенчаться с Устиньей.
Числившийся в той же тюменской городовой казачьей команде сын боярский Евсей Понятовский, лишивший невинности дочь отставного казака Афанасия Дворянского Матрену, просидел под караулом более двух месяцев, прежде чем согласился идти с забеременевшей от него "девкой" под венец. Казачья дочь Ирина Иванова, которую ее избранник "обещался пред Спасителевым образом" взять "за себя в замужство", а, когда она забеременела, бросил и женился на другой, обратилась с жалобой к самому митрополиту и потребовала развести молодых супругов. Местное начальство, принуждавшее парней венчаться с "прохудившимися" по их вине "девицами", действовало в полном соответствии с указом Петра I от 28 февраля 1722 года.
Однако чаще утратившие "невинность" казачьи дочери старались хранить это в тайне и потом благополучно выходили замуж за других женихов.
В некоторых местностях свадебная "церемония" включала осмотр рубашки, в которой молодая жена впервые принимала мужа "на брачном ложе". Но в конце XIX — начале XX века целомудрию невесты уже не придавалось особого значения. Обычай демонстрации рубашки "молодухи" сохранился, но, чтобы не ставить ее в неловкое положение (если к тому были основания), муж должен был измазать эту рубашку в нужном месте кровью, например, петуха или голубя. У казаков Усть-Каменогорской крепости (Сибирское казачье войско) этот обряд и в начале XX столетия продолжал играть важную роль. Поднимать молодых с постели здесь отправлялся дружка — главный распорядитель на свадьбе. Если обнаруживалось, что невеста до брака оставалась девственницей, собравшиеся гости встречали молодоженов радостными возгласами. Отец и мать жениха в сопровождении дружки и еще нескольких человек, прихватив с собой завернутую в платок брачную сорочку "молодухи" и не менее двух штофов водки, отправлялись благодарить ее родителей.
Как правило, молодожены через некоторое время после свадьбы отделялись от родителей и начинали жить своим домом. У казаков Урала и Сибири господствовали малые семьи, состоявшие из супружеской пары (иногда также престарелых родителей мужа) и детей. Большие семьи, объединявшие родителей, их женатых сыновей, иногда и внуков с их женами и детьми, даже в старообрядческой среде составляли незначительное меньшинство.
В некоторых больших семьях и к концу XIX — началу XX века сохранялись патриархальные порядки. "Хозяин — почтенный старик, начетчик духовных и светских книг, — писал об одном из таких семейств (Забайкальское войско) современник. — У него пять или шесть сыновей... женатых и семейных. Старик в доме лицо священное; воля и слово его — закон для всех. Во время обеда за столом соблюдается местничество: впереди сидит отец с матерью, подле него старший сын, затем второй, третий и так далее. Подле матери сидит старшая невестка, подле нее вторая и т.д. Все тихо и безмолвно. Дети отвечают лишь на вопросы отца или матери. В конце обеда подают горшок с кирпичным чаем; каждый наливает себе в китайскую деревянную чашку. После обеда молятся Богу, благодарят отца и мать за соль и расходятся по работам. Кухнею занимается каждая невестка понедельно". Примерно такими же были отношения в семье забайкальского казака Власова (станица Верхне-Ульхунская, 1900 год), которая состояла из 33 человек — вместе с родителями жили пять сыновей со своими женами и детьми.
Потанин, служивший в 1850-е годы в 9-м полку Сибирского казачьего войска, станицы которого располагались в долинах Алтая по линии от Усть-Каменогорска до Бийска, имел возможность наблюдать семейную жизнь алтайских казаков. "Алтай — закоулок, или, как говорят сами жители, "украйна". Поэтому домашняя жизнь отличается большею простотою и гостеприимством, чем на равнине; Алтай во всем... идет позади окрестного мира; в нем дольше сохраняются прежние черты, как, например, великорусский быт, не допускающий делимости семейства... дети мужеского пола живут вместе с отцами, хотя уже женаты и имеют детей". В станице Бобровской офицер познакомился с семьей, состоявшей из 23 человек — все они жили в одном доме. Получив командование сотней, дислоцированной в станице Чарышской, Потанин остановился в доме местного казака Петра Марковича Иванова, вместе с которым жили его жена Пелагея Ивановна и сын Петр с женой и детьми. Хотя домочадцы в повседневной жизни и подчинялись авторитету Петра Марковича, на деле его власть в семействе была скорее номинальной. В доме фактически верховодила Пелагея Ивановна, при этом только пашня у семейства оказывалась общей и обрабатывали ее сообща; остальные "статьи хозяйства" велись стариками и семьей их сына раздельно. Сноха, не любившая свекра со свекровью, "тащила" все, что можно, из личного хозяйства последних (у них имелись своя пасека, свой огород, свое стадо гусей и пр.) и, по свидетельству Потанина, "лишь потому не объявляла им открытой войны, что надеялась на кое-какое наследство". Неудивительно, что во второй половине XIX — начале XX столетия у казаков на Алтае активизировался процесс дробления семей. В начале XX века здесь, по сведениям стариков-ин-форматоров, проживание молодых супружеских пар совместно с родителями почти никогда не длилось более 8-10 лет.
У уральских казаков-старообрядцев большие неразделенные семьи встречались чаще, чем в других местах. Однако во главе таких семей на Урале нередко оказывались женщины-вдовы. "Еще теперь можно встретить бабку, которая является патриархом своей семьи, распоряжаясь пятидесятилетними сыновьями, тридцатилетними внуками и десятилетними правнуками", — писал в 1929 году о казаках Оренбуржья Н. Евсеев. Краевед середины XIX века И. И. Железнов рассказал об одной из таких семейных "начальниц" — старухе Кушумовой ("Кушумихе", как называли ее соседи и знакомые). Она была "строптивая, брюзгливая и скряга отъявленная, каких свет не видывал", и своего сына и сноху, имевших "кучу маленьких детей", держала в черном теле. В конце концов Кушумиха "согнала" сына с семьей "со двора, дав ему только для службы две лошади да на прокорм детей яловую телку". Когда местный проказник казачонок Мишка Хандохин, воспользовавшись отъездом старухи в соседнюю станицу, забрался к ней в дом и во все кадки, горшки, миски, чашки и "кубышки с коровьим маслом, скопленным в течение целого поста для продажи", насовал дохлых полевых мышей и сусликов (Кушумиха, обнаружив их, "чуть-чуть не взбесилась и не сошла с ума, насилу... работница-киргизка отлила ее водой"), все жители селения "были рады случаю посмеяться над скрягой", которая вызывала у них своими поступками "одно только омерзение". "Копила, копила да черта купила", — говорили о таких в уральских форпостах и станицах.
При живом муже женщина не могла приобрести статус главы семьи. Но мужчины-казаки значительную часть времени проводили на службе (в том числе в дальних командировках, иногда затягивавшихся не на один год), на промыслах, пастбищах, в торговых поездках. Так что в реальной жизни домом и семьей, как правило, командовала женщина. В. И. Даль, создавший на основе личных наблюдений собирательный образ уральского казака-старообрядца Маркиана Подгорнова, писал, что в походах тот был "первым песельником", "первым плясуном", не чуравшимся "трубки и табака". Дома же Маркиан старался вести себя так, чтобы не раздражать жену и других "родительниц" (родительницами он, по словам Даля, называл "весь женский пол": жену, мать, тещу, дочерей, сестер). "Дома Подгорнов не певал отроду песни, не сказывал сказки, не плясал, не скоморошничал никогда, беса не тешил; о трубке и говорить нечего..." При этом Маркиан вовсе не считал, что старообрядец не может есть из одной чашки и пить из одного ковша с православными, и, как утверждал Даль, "не брезгал бы этим не только на походе, где все разрешается, но даже и дома". Однако жена его "была на этот счет других мыслей и старинных правил... посуды своей она "скобленому рылу" не подала бы... ни за что". "Старик в этом, — продолжал писатель, — не смел больно с нею спорить, а то бы она ему самому, как поганому, поставила щец на особицу, в черепке, как делывала каждый раз, когда муж приходил из походу, покуда не принял еще от своих очистительную молитву. Раз как-то Подгорнов поставил для дорогого гостя, которого никак не хотел обидеть, самовар и подал чайник и чашки; хозяйка не случилась на ту пору дома, за то после он насилу кое-как успокоил старуху и ухаживал за нею, и упрашивал ее долго".
"Жена мужа бьет — не на худо учит", — говорили в казачьих станицах по Иртышу. Женщины ведали у казаков семейной казной. При этом на текущие нужды жена могла расходовать деньги и без согласования с мужем, а если муж находился в длительной командировке, она имела право самостоятельно делать и крупные покупки (в большой семье с общим хозяйством такие вопросы решались на семейном совете). Встречались семьи, в которых казак, по выражению Железнова, "ходил по ремешку" — полностью находился у жены под каблуком.
Считалось, однако, что настоящий казак должен был держать жену в повиновении, прибегая при необходимости и к нагайке. "Глава семейства вообще строг, рукавицы его в самом деле ежовые, а нагайка, хотя и со шлепком на конце... бьет одинаково больно и зашалившую жену и непокорного сына", — делился в начале 1880-х годов своими впечатлениями от поездки к уральским казакам С. В. Максимов. Железнов в одном из своих очерков рассказал о казаке из Красноярского форпоста Иване Метлине. Тот любил жену, "как любит большая часть казаков жен своих, то есть любить — любил, но и не баловал". Так, когда Иван "возвращался, бывало, из какой-либо поездки в дом, жена непременно должна, обязана была встречать его на улице у ворот и кланяться ему в ноги". Уральские казаки, признавшие Емельяна Пугачева за государя Петра III, оправдывали разрыв "ампиратора" с супругою Екатериной (царствующей императрицей) тем, что она "супротив него была непокорлива такая". Старый алтайский казак Иванов признавался Потанину, имея в виду свою "половину" Пелагею Ивановну, которую "любил за ее верность, обиходливость и безоружность": "Доставалось от меня этой цыпушке". Сама "цыпушка" при случае говорила: "Не такая бы я еще была, если б не была столько бита". "Эти слова, — замечал Потанин, — я очень часто слышал от старушек в Алтае". Вместе с тем общественное мнение осуждало мужей, которые без всякого повода то и дело "колотили" жен или постоянно бранили их, не прислушивались к их советам.
К супружеской неверности в казачьей среде относились не так строго, как этого требовали церковь и закон. Мужьям и женам иногда месяцами, а то и годами приходилось жить в разлуке, что не могло не сопровождаться "изменами". Показателен переполох, который вызвало среди тюменских казаков появление в городе в 1713 году нескольких десятков пленных шведских офицеров. Их разместили в домах местных жителей. Заморские "гости" быстро освоились в новой обстановке, закрутив "романы" со своими хозяйками и их взрослыми дочерьми. В апреле 1716 года старшины и рядовые казаки Тюмени (к которым присоединились посадские люди и крестьяне) обратились на имя государя с просьбой "освободить" их от "швецкого утеснения и бесчестия". "В прошлых, государь, годах, — говорилось в их челобитной, — по твоему государеву указу присланы... на Тюмень швецкие полоняники, и поставлены они, шведы, в дома наши и живут в домах наших... и жен и детей наших... блудным воровством бесчестят". Главной причиной этого безобразия челобитчики считали то, что им, служилым людям, приходилось "беспрестанно" отлучаться из города по "государевым службам и посылкам", а жены их и дочери оставались в домах наедине с постояльцами-шведами. Тюменцы заявляли о своем желании на собственные средства построить для шведов особые казармы ("и жить бы им, шведам, в казармах"). При этом никто из "пострадавших" мужей не стал возбуждать дела о расторжении брака с "обесчещенными" женами.
"Хотя она и прелюбодействовала и мною за то наказывана была, — писал в 1776 году в Тобольскую духовную консисторию один из казаков из города Березова, объясняя, почему он не хочет разводиться с женой, — но жил с нею в совете и ныне... моя жена чревата (беременна. — Н. М.) и притом обещается хранить ко мне впредь верность". Обычно супружеские измены носили случайный характер. При этом те, кто изменял мужу или жене, считались грешниками. Старый казак Петр Маркович Иванов, например, признавался Потанину, что "много грешил в своей жизни" — часто от "жены-смиренницы" "ходил по стороне" (причем для жены эти его похождения не были тайной). Однако христианский долг повелевал прощать грешников. В преданиях о "Петре ІІІ"-Пугачеве, записанных на Урале в середине XIX века со слов местных казаков, Екатерина II осуждалась за то, что не захотела простить своего мужа, когда он, проведя трое суток у любовницы, возвратился домой. Екатерина не только не пустила супруга во дворец, но и объявила его низложенным. "Она, царица-то, открыла в палате окно, высунулась оттуда, засмеялась да крикнула ему взад-то: "Что, взял?" Действия Петра III, поднявшего народ против мстительной жены, оценивались рассказчиками положительно. Впрочем, если казак или казачка, не внимая ничьим внушениям, пускались "во все тяжкие", их наказывали — вплоть до ссылки на поселение в отдаленные места. Так, в 1837 году была приговорена к ссылке в Сибирь за "развратную жизнь" жена оренбургского казака Н. И. Корнева — ни муж, ни станичное общество не захотели иметь ее у себя "на жительстве".
Жена обязана была содержать в порядке дом, заниматься воспитанием детей, шить, стирать, готовить еду. "Они все знают церковную грамоту, служат сами по старопечатным книгам, хозяйничают из покупного добра, потому что своего, кроме рыбы и скота, нет ничего, ниже хлеба; ткут шелковые пояски, шьют сарафаны... и рубахи с шелковыми рукавами да вяжут понемногу чулки, другой работы у них нет", — писал об уральских казачках Даль. Максимов также свидетельствовал, что в Уральском войске прекрасный пол не был обременен работой: "Женщины вообще настолько беспечны и мало заняты видимым трудом, что это резко бросается в глаза... все нужное можно купить готовым и сшитым". Максимов называл уральских домохозяек "казачка-ми-лежебоками". Впрочем, и в других казачьих районах всеми работами вне дома занимались мужчины. Они пахали, сеяли, убирали созревший урожай, трудились на токах и пасеках, пасли скот, заготавливали сено, ловили рыбу, охотились на зверей...
Земледельческому искусству в казачьих семьях учили только сыновей ("бабьим" делом считалось лишь выращивание льна на огородных участках). "На сенокосах и пашнях употребляют уже таких мальчиков, — сообщал о жителях алтайских станиц Потанин, — что для того, чтоб поднять их с постели, нужно прибегать к какой-нибудь уловке; например, кладут ребенку в головах два испеченных яйца и говорят: "Вставай, Петя, курочка в головах тебе два яичка снесла". Казачата с шести-семи лет приучались также гонять на водопой скот, давать корм коровам и лошадям, ухаживать за овцами, с десяти — лучить в реке рыбу, пасти конские табуны, охотиться. В этом возрасте они уже были лихими наездниками. Став чуть старше, казачьи сыновья отправлялись на "настоящую" рыбную ловлю и охоту. "Надобно заметить, — писал об Уральском войске Железнов, — что двенадцатилетний казачонок сопутствует уже отцу или брату во всех промыслах..." О богатом казаке из Гурьева-городка Федоре Андреевиче Попове он рассказывал, что тот не нуждался ни в рыбном улове, ни в охотничьей добыче, но ездил на промыслы "с соседями собственно для того, чтобы доставить сыну своему, двенадцатилетнему мальчику, больше практики", без которой нельзя было стать "хорошим ни рыболовом, ни охотником".
Отцы и деды (в тех семьях, где они были) старались также воспитать в казачатах любовь к большой и малой родине, преданность Богу и царю, высокое сознание служебного долга, уважительное отношение к старшим. Как заявлял один из собеседников Железнова, с которым офицер-краевед познакомился во время командировки в казачий Гурьев-городок, "орел-птица над всеми птицами старший, так и царь наш над всеми земными царями старший". В религиозном воспитании и сыновей, и дочерей большую роль, и не только у старообрядцев, играла мать.
Казачки в большинстве своем были ревностными, преданными, любящими, заботливыми матерями. "Мать моя удивительная была", — вспоминал знаменитый художник Василий Иванович Суриков (Прасковья Федоровна Сурикова, как и отец художника, происходила из старинного енисейского казачьего рода). Девочек матери с ранних лет приучали к домашним "занятиям": уборке, "стряпанью", уходу за младенцами — младшими братишками и сестренками, доению коров, шитью, вышиванию и пр. "Первое, что у меня в памяти осталось, — рассказывал Суриков, — это наши поездки зимой в Торгашинскую станицу. Мать моя из Торгашиных была. А Торгашины были торговыми казаками — извоз держали, чай с китайской границы возили от Иркутска до Томска, но торговлей не занимались. Жили по ту сторону Енисея — перед тайгой. Старики неделенные жили. Семья была богатая. Старый дом помню. Двор мощеный был. У нас (на Енисее. — Н. М.) тесаными бревнами дворы мостят. Там самый воздух казался старинным. И иконы старые, и костюмы. И сестры мои двоюродные — девушки совсем такие, как в былинах поется про двенадцать сестер. В девушках была красота особенная: древняя, русская. Сами крепкие, сильные. Волосы чудные. Все здоровьем дышало. Трое из них дочери дяди Степана — Таня, Фаля и Маша. Рукодельем они занимались: гарусом на пяльцах вышивали. Песни старинные пели тонкими, певучими голосами".
Петь, танцевать, "стрелять глазками", "выставлять вперед ножку" дочери тоже учились у матерей. Правда, новые "городские" песни и танцы молодое поколение осваивало уже в кадетских корпусах, гимназиях, музыкальных школах. Старики-старообрядцы с неодобрением относились к этим новшествам. Характерны уральские наблюдения Максимова: "Громко распевает старик заветную песню про Яик Горынович, который "изрыл все горы и долушки, добежал до устьица и до острова, где живут старцы старые, по девяносто лет, в ладу с ордою покорною, с золотой ордой". Распевает он и искоса и сердито поглядывает на музыкальную школу, откуда вырываются звуки кадрили-фолишон, и думает: "Хорошо бы ее прочь убрать, чтобы и духу ее не было"...
Нина Миненко
Справка: Нина Миненко, доктор исторических наук, профессор Уральского Федерального университета, родилась 24 декабря 1941 г. в г. Коростышеве Житомирской области (Украина). В 1967 г. с отличием окончила гуманитарный факультет Новосибирского госуниверситета (специальность «история»). Основная область научных интересов – история и этнография русского и коренного населения Урала и Сибири XVI – начала XX вв. Награждена медалью «За трудовую доблесть», почетной грамотой Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР.
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, sibirec, Куренев, аиртавич
- Казачья внучка
27 мая 2018 17:30 #40690
от Казачья внучка
Мою бабуленьку выдали замуж в 16 лет, деду было 17. Пока не обзавелись своим домом, жили с родителями. По воспоминаниям бабуленьки, свёкр Порох Марк Несторович, был строг и суров. Женщинам не дозволялось появляться перед ним простоволосыми. Работая по дому летом,в жару,пока отца не было дома, снохи платки снимали,но стоило свёкру замаячить на горизонте-платки были у всех на головах. Маленьким мальчиком мой деда очень сильно хотел научиться играть на гармошке,но отец сказал: Неча бесов тешить!-и вопрос о гармони отпал навсегда.
Еще интересный момент. Недавно я кинула клич Порох поделиться фотографиями предков. Но,скорее всего никто не поделится,потому что их попросту нет. Не фотографировались они. Совсем. Бабуля говорила,что Порох-немоляхи. Погуглила я и выяснила,что немоляки-один из толков спасовцев.Такие вот дела.
И ещё-рассказывая про своих бабушку и дедушку,моя бабуленька никогда их так не называла.Только-бабонька и дедонька.
С уважением,Елена.
Еще интересный момент. Недавно я кинула клич Порох поделиться фотографиями предков. Но,скорее всего никто не поделится,потому что их попросту нет. Не фотографировались они. Совсем. Бабуля говорила,что Порох-немоляхи. Погуглила я и выяснила,что немоляки-один из толков спасовцев.Такие вот дела.
И ещё-рассказывая про своих бабушку и дедушку,моя бабуленька никогда их так не называла.Только-бабонька и дедонька.
С уважением,Елена.