Бывальщины Сибирского казачества.
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
09 янв 2015 13:22 - 26 март 2015 07:41 #26285
от аиртавич
…На манер святочного рассказа. Была такая рубрика в дореволюционных журналах.
В Аиртавской станице редкая фамилия не подменялась прозвищем. Были казаки, которые носили индивидуальные, присваемые, так сказать, при жизни. Какие забывались вместе с обладателем, какие передавались потомкам. Кто сильно обижался на прозвища, в драку лез, кто относился снисходительно, когда слышал… Казусов с этим происходила масса уже и в советское время.
Бабка Горшолёпиха, к примеру…Решил, что прозвали её по мужу - гончару. Значит, кумекаю дальше, в родной станице посуду делали? Во как! Расспрашиваю старших, они смеются: какие горшки-крынки, ты что? Объясняют: бабку ту молодой женой привез Стратилат, казак ертавский, ажник с посёлка Айдабульского, где все подчистую горшолёпами, горшечниками прозывались. Только и всего…
В 60-е приехала в гости крёстная (лёля, лёлька) из Караганды. Наняла такси в райцентре, подкатила к аиртавской конторе, где люди стояли. Спрашивает: Савельев Николай Андреевич где живёт? В ответ, словно обухом: а нигде, нет такого! Лёлька уточняет: жена у него Тоня, дети…Тебе, деваха, русским языком сказано: нету в Ертаве таких, нам ли не знать! Как могли «утешили»: можа в Лобанове где, али, рази што, в Челкаре?… Крёстная в слёзы, такси уехало, автобус ходит по престольным праздникам, куда на вечер с чемоданом? Ладно, бабка Апроська, она же – Попятчиха, (на самом деле – Евфросинья Вербицкая) мимо проходила, услышала. Как нет?! А Колька Балдай вам кто? Местные глаза округлили, руками по ляжкам: дык, и правда - Савельев! Тут же оправдались: от, что бы сразу не спросить – Балдай? А то морочат голову приезжие…
Другие Савельевы звались Павлатины, ещё одни – Варфалины. Были третьи – забыл как. Отчего Балдаевы? Дед отца – Степан - имел обык громко говорить, базлать, балдаить (по-мордовски), хотя не глухой был, урядник. Когда ругался али малолетков на плацу строил – того тошней, орал, сказывали, на три порядка слыхать. Балдай, одним словом, а мы за ним – Балдаи, Балдаевы, балдаяты.
У отца был брат Александр. Кроме родчего удостаивался двух личных прозвищ: Багроус и Македон. С первым ясно. Отпускал усы, они рыжие полезли – спасу нет! Сбрил, а прозвище схлопотал. За что Македоном? Дядя сапёром воевал, на переправах в ледяной воде вусмерть уханькал невеликое своё здоровье, особенно спину и все какие ни есть суставы. По молодости – куда ни шло, постарше стал – криком кричал бывалоча. Ходил особенно, оберегая кости от лишних движений. Прихватит боль, так его на руках до трактора доносили. По-казачьи, как раненого, двое из рук «стульчик» делают, подводят под задницу – едет дядя, будто на троне. Чисто Александр Македонский. Ну и прицепили: Македон! Как он в кабине терпел – разговор другой. Кстати, жена у него – тётя Маруся, Манёка – звалась по-уличному Победа, хотя по мужу Савельева, в девичестве Евдунова. Почему? Глаза у неё были огромные, голубые, блескучие. Нашелся остряк, сравнил их с фарами известной легковушки.
Ещё вспомнилось…Из райгазеты на уборку корреспондент прибыл, передовиков спрашивает. Иван Однорог, бригадир, ему показывает: видите СК-4 с флажком? За штурвалом степного корабля - коммунист наш, товарищ Македон, сходите, и пока он зерно Родине из бункера отгружает, портрет успеете сделать! Корреспондент рысью по стерне зашуршал к комбайну. Что такое? Галопом летит обратно, фотоаппарат по пузу бьёт, блокнот на растрёпку… За ним дядя наладился с изрядным молотком в руках, но встал, лишь обрывки «интервью» доносятся. Сапёры, они плотно выражаются!
Кто стоял рядом с летучкой – сварщик, мастер-наладчик, заправщик – икают от хохота. Бригадир и мускулом на лице не повёл.
- Так быстро, товарищ? – участливо встречает запалённого репортёра.
- Слова не успел сказать, поздоровался, фамилию уточнил, он за кувалду сразу…
- А как уточнили?
- Ну как сказали, у меня записано: Македон…
- Ах, да, да, да, поня-ятненько. Моя недоработка, извините. Понимаете ли, какой оборот…Он у нас хороший, даже отзывчивый, Македон энтот, но – карахтерный! Покуда три нормы не сделает – не подходи! Сам ужасно боюсь! Наверно, у него только две нормы есть. Вы посидите в красном уголку на стане, третью намолотит – сфотографируете.
Однако корреспондентом в загонке уже не пахло, даже компот не выпил. И такое бывало в станице. Честь имею, аиртавич.
В Аиртавской станице редкая фамилия не подменялась прозвищем. Были казаки, которые носили индивидуальные, присваемые, так сказать, при жизни. Какие забывались вместе с обладателем, какие передавались потомкам. Кто сильно обижался на прозвища, в драку лез, кто относился снисходительно, когда слышал… Казусов с этим происходила масса уже и в советское время.
Бабка Горшолёпиха, к примеру…Решил, что прозвали её по мужу - гончару. Значит, кумекаю дальше, в родной станице посуду делали? Во как! Расспрашиваю старших, они смеются: какие горшки-крынки, ты что? Объясняют: бабку ту молодой женой привез Стратилат, казак ертавский, ажник с посёлка Айдабульского, где все подчистую горшолёпами, горшечниками прозывались. Только и всего…
В 60-е приехала в гости крёстная (лёля, лёлька) из Караганды. Наняла такси в райцентре, подкатила к аиртавской конторе, где люди стояли. Спрашивает: Савельев Николай Андреевич где живёт? В ответ, словно обухом: а нигде, нет такого! Лёлька уточняет: жена у него Тоня, дети…Тебе, деваха, русским языком сказано: нету в Ертаве таких, нам ли не знать! Как могли «утешили»: можа в Лобанове где, али, рази што, в Челкаре?… Крёстная в слёзы, такси уехало, автобус ходит по престольным праздникам, куда на вечер с чемоданом? Ладно, бабка Апроська, она же – Попятчиха, (на самом деле – Евфросинья Вербицкая) мимо проходила, услышала. Как нет?! А Колька Балдай вам кто? Местные глаза округлили, руками по ляжкам: дык, и правда - Савельев! Тут же оправдались: от, что бы сразу не спросить – Балдай? А то морочат голову приезжие…
Другие Савельевы звались Павлатины, ещё одни – Варфалины. Были третьи – забыл как. Отчего Балдаевы? Дед отца – Степан - имел обык громко говорить, базлать, балдаить (по-мордовски), хотя не глухой был, урядник. Когда ругался али малолетков на плацу строил – того тошней, орал, сказывали, на три порядка слыхать. Балдай, одним словом, а мы за ним – Балдаи, Балдаевы, балдаяты.
У отца был брат Александр. Кроме родчего удостаивался двух личных прозвищ: Багроус и Македон. С первым ясно. Отпускал усы, они рыжие полезли – спасу нет! Сбрил, а прозвище схлопотал. За что Македоном? Дядя сапёром воевал, на переправах в ледяной воде вусмерть уханькал невеликое своё здоровье, особенно спину и все какие ни есть суставы. По молодости – куда ни шло, постарше стал – криком кричал бывалоча. Ходил особенно, оберегая кости от лишних движений. Прихватит боль, так его на руках до трактора доносили. По-казачьи, как раненого, двое из рук «стульчик» делают, подводят под задницу – едет дядя, будто на троне. Чисто Александр Македонский. Ну и прицепили: Македон! Как он в кабине терпел – разговор другой. Кстати, жена у него – тётя Маруся, Манёка – звалась по-уличному Победа, хотя по мужу Савельева, в девичестве Евдунова. Почему? Глаза у неё были огромные, голубые, блескучие. Нашелся остряк, сравнил их с фарами известной легковушки.
Ещё вспомнилось…Из райгазеты на уборку корреспондент прибыл, передовиков спрашивает. Иван Однорог, бригадир, ему показывает: видите СК-4 с флажком? За штурвалом степного корабля - коммунист наш, товарищ Македон, сходите, и пока он зерно Родине из бункера отгружает, портрет успеете сделать! Корреспондент рысью по стерне зашуршал к комбайну. Что такое? Галопом летит обратно, фотоаппарат по пузу бьёт, блокнот на растрёпку… За ним дядя наладился с изрядным молотком в руках, но встал, лишь обрывки «интервью» доносятся. Сапёры, они плотно выражаются!
Кто стоял рядом с летучкой – сварщик, мастер-наладчик, заправщик – икают от хохота. Бригадир и мускулом на лице не повёл.
- Так быстро, товарищ? – участливо встречает запалённого репортёра.
- Слова не успел сказать, поздоровался, фамилию уточнил, он за кувалду сразу…
- А как уточнили?
- Ну как сказали, у меня записано: Македон…
- Ах, да, да, да, поня-ятненько. Моя недоработка, извините. Понимаете ли, какой оборот…Он у нас хороший, даже отзывчивый, Македон энтот, но – карахтерный! Покуда три нормы не сделает – не подходи! Сам ужасно боюсь! Наверно, у него только две нормы есть. Вы посидите в красном уголку на стане, третью намолотит – сфотографируете.
Однако корреспондентом в загонке уже не пахло, даже компот не выпил. И такое бывало в станице. Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 26 март 2015 07:41 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: Шиловъ, Patriot, bgleo, Минусин, Светлана, Куренев, Нечай, nataleks, денис, Игорь у этого пользователя есть и 3 других благодарностей
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
11 янв 2015 14:02 - 08 апр 2016 03:03 #26310
от аиртавич
Страсть, до чего же популярен был, оказывается, у сибирцев энтот шалфей! За пристрастность к чаю из него сколько поселков и станиц в одном лишь Первом отделе прозвание - "шалфейники" - получили! Аиртавичи - в их числе. Удивительно прям. Хотя у бабушки под рукой завсегда была старинная полторафунтовая (кажись?) жестяная банка из-под "лампасеек"(леденцов), где в смеси с кирпишным чаем (брикет предварительно ломали на кусочки) хранились листья смородины, вишарника и корешков каменного зверобоя, накопанного в сопках.Банку со смесью ставили в печь за заслонку на лёгкий дух на сколько-то времени, а потом уж пускали на заварку. Бывало, запаривали и солодик (корни солодки), ягоды малины, щипиги (шиповника), и парёнки (сушеная в печи "на камень" резаная морковка)...Гоняли чаи всякие, а вот, поди ж ты, прозвище именно от шалфея получили. Впрочем,не знаю, кто как, а лично я ругаться ни с кем не стану, если кто шалфейником назовёт-обзовёт: моё это, моё...Честь имею, аиртавич.
по поводу аиртавичей - "колдунов"...Никогда такого не слышал. А вот прозвище "шалфейники" старики наши всегда принимали за своё, "родчее". Свидетельствую, как очевидец, потому что в в пяти - шестидесятых годах со стариками общался.Оно и похоже: шалфей у нас кругом рос, без него чай - не чай был...Обязательно - "молосный", то есть забеленный молоком.Что касается того, будто у аиртавичей скот не вёлся, а потому - "колдуны", аргумент в части логики хромает на обе ноги.Хотя , кто знает, спорить не стану. И ещё: челкары-"хвосторезы" и лобановцы -"снохачи" также были в обиходе. О лобановцах - легенду пересказывали,которую я потом, много позже, слышал не раз и про другие селения.Оказалась расхожей и теперь сомневаюсь, что случай в Лобановской был всамделишним или, про крайней мере, единственным. Итак. Будто бы начали в Лобановской церковный колокол поднимать, а он не идёт...Тогда старший артельщик атаману шепнул: нехай из толпы снохачи выйдут, тогда дело сделается... Атаман объявил, снохачи , красные от стыда, отошли поодаль. Потянули колокол - нейдёт опять. Тут молодайки закричали: тятя, чего не выходишь, был же грех...Ну и ещё группа изрядная, матерясь в кулак, вышла.Колокол подняли.Оказалось, варнак-артельщик шутку шутканул, колокол за язык веревкой привязал, а когда над казаками поизгалялся,тогда обрезал её незаметно...Лобанча, старики сказывали, ту артель где-то под Челкаром переняла, дали зело мужикам за проделку, но прозвище, отныне уже на всех лобановцев, приклеилось...Честь имею, аиртавич.
по поводу аиртавичей - "колдунов"...Никогда такого не слышал. А вот прозвище "шалфейники" старики наши всегда принимали за своё, "родчее". Свидетельствую, как очевидец, потому что в в пяти - шестидесятых годах со стариками общался.Оно и похоже: шалфей у нас кругом рос, без него чай - не чай был...Обязательно - "молосный", то есть забеленный молоком.Что касается того, будто у аиртавичей скот не вёлся, а потому - "колдуны", аргумент в части логики хромает на обе ноги.Хотя , кто знает, спорить не стану. И ещё: челкары-"хвосторезы" и лобановцы -"снохачи" также были в обиходе. О лобановцах - легенду пересказывали,которую я потом, много позже, слышал не раз и про другие селения.Оказалась расхожей и теперь сомневаюсь, что случай в Лобановской был всамделишним или, про крайней мере, единственным. Итак. Будто бы начали в Лобановской церковный колокол поднимать, а он не идёт...Тогда старший артельщик атаману шепнул: нехай из толпы снохачи выйдут, тогда дело сделается... Атаман объявил, снохачи , красные от стыда, отошли поодаль. Потянули колокол - нейдёт опять. Тут молодайки закричали: тятя, чего не выходишь, был же грех...Ну и ещё группа изрядная, матерясь в кулак, вышла.Колокол подняли.Оказалось, варнак-артельщик шутку шутканул, колокол за язык веревкой привязал, а когда над казаками поизгалялся,тогда обрезал её незаметно...Лобанча, старики сказывали, ту артель где-то под Челкаром переняла, дали зело мужикам за проделку, но прозвище, отныне уже на всех лобановцев, приклеилось...Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 08 апр 2016 03:03 от mamin.
Спасибо сказали: Шиловъ, bgleo, svekolnik, Светлана, Куренев, Нечай, лариса21
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
19 янв 2015 06:09 #26429
от аиртавич
Для станиц и поселков Первого отдела более «привязанным к местности», на мой взгляд, воспринимается первый блок (из детства). Пословицы в остальных не чужды, но они - из общенационального обихода. В «своих» суть порой сформулирована чуть иначе, нежели в приведенном варианте. Например, о груздях (кстати, «грибов» в Аиртавской будто и не существовало, называли всех их «по имени», пошла за груздями, печериц набрала, маслят привёз, на лисичек напали, сырых напластал ведер семь и т.п.). У нас в семье, при баушке, кроме сырых и сухих груздей признавались едомыми: маслята, волмянки, рыжики, синявки, краснявки. Всё! Другое что принесешь, даже белые, не говоря о коровяках и пр., баушка гонит: куды в дом с бздюхой?! Убей, не знаю, почему так. Мама выкидывала каждый груздь, где замечала дырочку в корешке (ножке). Баушка осуждала: выкомуривают ишшо (капризничают, манерничают)…Солила в кадушке, жарила и с 2-3 дырочками, только бы груздь или рыжик шляпку держал. Моё брезгливое недоумение развеяла, как оказывается, фольклорной логикой: которых мы едим – рази черви? от те, которы нас будут ись – от те черви! Парнишку 5-6 лет морозом продрало от таких зловещих слов, насадку перестал в руки брать, покуда не убедился, что дождевые казаков не трогают…
Конечно, приведена толика богатства СКВ. Многое доступно по другим коммуникационным каналам и всё-таки чувствуется мощный слой неисследованного. «Оне плачут просят, а ты реви не давай!». «Блукает, как сартакова корова». «Да оне её и на хвосте не дёржут!» (о непочтительности, например, к матери) и т.д Потому и говорю: нужна работа «в поле» специалистов. Пусть даже при их min квалификации, но при mac настойчивости и упорства. Остальные способны только помогать,но не путаться под ногами со своими дилетантскими подходами и, того тошней!, выводами.
Разрешу себе одну поправочку. Шеренга - не тот строй для этапирования каторжников. Их гнали колоннами по 3-6 колодников в ряду, в зависимости от ширины и обзорности трактов и дорог на конкретном участке следования. Шеренга, как развернутый строй (типа цепи), годится в одном случае, - когда конвой прочесывает местность для поимки беглеца. Выражение, что в Сибирь «…шли все, у кого либо свобода в наличии, либо ноги быстрые» - великолепно! Честь имею, аиртавич.
Конечно, приведена толика богатства СКВ. Многое доступно по другим коммуникационным каналам и всё-таки чувствуется мощный слой неисследованного. «Оне плачут просят, а ты реви не давай!». «Блукает, как сартакова корова». «Да оне её и на хвосте не дёржут!» (о непочтительности, например, к матери) и т.д Потому и говорю: нужна работа «в поле» специалистов. Пусть даже при их min квалификации, но при mac настойчивости и упорства. Остальные способны только помогать,но не путаться под ногами со своими дилетантскими подходами и, того тошней!, выводами.
Разрешу себе одну поправочку. Шеренга - не тот строй для этапирования каторжников. Их гнали колоннами по 3-6 колодников в ряду, в зависимости от ширины и обзорности трактов и дорог на конкретном участке следования. Шеренга, как развернутый строй (типа цепи), годится в одном случае, - когда конвой прочесывает местность для поимки беглеца. Выражение, что в Сибирь «…шли все, у кого либо свобода в наличии, либо ноги быстрые» - великолепно! Честь имею, аиртавич.
Спасибо сказали: bgleo, svekolnik, Нечай, Хох-олл, лариса21
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
12 фев 2015 06:01 - 12 фев 2015 06:16 #27050
от аиртавич
НА ИРТЫШЕ
О некоторых свойствах хозяйственной деятельности сибирских казаков на Иртыше говорят старожилы. Лет 35 назад удалось беседовать с некоторыми из них – руководителями Павлодарской области и её районов, специалистами АПК, учеными-аграриями, с рабочими совхозов. Когда как – в кабинетах, в командировках, а то и у костра на бережку. Характерно, независимо от ранга и положения, жалковали о судьбе Иртыша. Почти общее мнение: был конь да уездили…
Самые большие сожаления – утрата поймы. То был целый мир, а для СКВ – неистощимые богатства, где первыми значились сено (фураж для войска) и рыба, включая о.Зайсан с войсковой рыбалкой. Ихтиологи с восхищением раскрывали чудесный природный механизм казачьей реки. У неё было два разлива. Первый, весенний, начинался с ледохода, когда день достигал 14 часов. Это – апрель. Талой водой заливалась пойма на километры от русла. Солнце нагревало мелкий слой, туда заходила рыба на нерест. (Щучью икру, кому надо, нагружали возами). Мальки в той ванне нежились до июля, когда следовала вторая волна паводка – от таяния горных ледников в истоках Иртыша. Сеголетки скатывались из поймы в объятия седого Иртыша, где жили до старости, а кто – до остроги, бредня либо другой казачьей снасти. Мерная стерлядь, осетры-пудовики…Муксун, нельма…Налим, язь, щука…Окунь, чебак…Рыба разного вида и разбору. Равно как и продукты из неё. Что икра, что балык, что уха-щерба иль жарёха…Мороженую и сушеную сотнями пудов таранили к сибирским ярмаркам, обозами, бывалоча, и за Камень доставляли. Благо соль рядом, сколько хочешь на Ямышевском озере.
- Антиресно, - вспоминал детство и озеро один иртышский дед, - тама захочешь – не потонешь. Уже и глыбко, а токо переворачивает тебя вниз головой, выталкивает с-под воды. С берега руку сунешь, когда обсохнет – белая, соль голимая. А пойма что? Водополь сходит, тут и жары аккурат, трава, ровно на опаре, бузует. Она не вымокала, что карахтерно, хотя вода стояла от 20 дней до полутора месяцев. Сойдет, и тута не успел моргнуть – зелень уж по грудь, а в узеках (низинах) с головой. Коси, не ленись! Пучок возьмёшь, какой токо нет. А более – бобовых, самых сытных, от коих ни летом, ни зимой скотину не оторвать. Иртышские коровки недаром за самые привереды считались. Степное сено им и на дух не нать, токо пойменное, зеленое, запашистое, как чай. На таком корму и молоко особое доили. Коровье масло отсель в Расее с руками отрывали, сибирское с вологодским спорило, а того лучше в Европе не имели. За золото шло к столам королевским.
Верую! Одному Господу по силам было создать такое чудо – иртышскую пойму! Зацветёт – глаз не оторвать, мёдом пахнет. Вязель, лисохвост, донник, люцерна дикая…Косой не прочесать! Косогоны рвали – такой травостой был! Не раз слышал от местных, будто в городе Париже рядом с кубометром воронежского чернозема и тоже в качестве эталона помещался тюк сена с иртышской поймы. Об остальном сене фуражиры всех армий Европы судили-рядили так: насколько хуже оно иртышского. Хуже! Поскольку лучшего не находилось. А сена того казаки напластывали столько, что уже и при колхозах излишки по весне зажигать приходилось, либо река уносила стожки низовым на подарок.
А сколько дичи водилось... Птицы одной – пропасть! Сказывали, если гуся ненароком потревожит зверь ли, человек, так спать невозможно в окружных селеньях. Гуд поднимался – святых выноси. Осенью на перелётах – прощальные стон и плач за вёрсты и вёрсты. Дудаки (дрохва, дрофа) от жира едва поднимались на воздух. Пойма, Иртыш – вокзал для пернатых. Весной – радость от встречи тоже на полный голос. Каждый клин, стая, косячок, нитка лебедей, гуся, утки, журавлей, турухтанов и самой малой пеночки – про своё ликует. Все рады дому своему. Могучий хор приволье славит, пока не придёт пора детишек выкармливать, тогда уж не до песен…
Порядок тысячи лет держался. Иртыш верховодил. Пока ему никто не перечил, всё ладилось за милу душу. Умная река, седая…Да человек себя мудрее посчитал! Тогда-то и пошло-поехало. Три ГЭС! Первая – Бухтарминская – пока водохранилище своё три года наполняла (с 1953 г.) ни весенних, ни летних разливов толком не получалось. После – ещё две чаши наполняли. И всё мало! В 1971 г. канал от Иртыша до Караганды прорыли. Сток зарегулировали, водой энергетики командуют. Какие нерестилища, сенокосы, перепёлки – вы что?! Страна Советов ждёт алюминий Павлодара, металлы Темиртау и Усть-Каменногорска, угли Экибастуза и Караганды…Индустрия засохнет без иртышской воды. (Ну-ну, «дождались» теперь?).
Грянуло остепнение поймы. Пышный биоценоз уступал место скудному. Где вязель плелась, там полынь горькая выживает, а где и ей невмоготу – там песчаные барханы. Боярка, верблюжья колючка…В пойме!!! Заместо живой стерляди – ставрида в банках. Коров заменили на менее прихотливых, которые солому с кокчетавского аж привоза согласились жевать, жить-то хочется. Молоко? Дык, оно на языке у бурёнок, с соломы – соломенное с титек тянут. «На скус» чуть лучше обрата, с легким «ароматом» силоса. Зато ГЭСы, ГРЭСы каскадами, трубы заводов до неба… Туда уходят без возврата кубокилометры иртышской воды.
…Просматриваю блокноты и будто снова переношусь в Ямышево, старинный казачий поселок. Вечереет, тянет откуда-то горьким дымом, тихие звуки летней поры…За пряслом звякнул подойник, и тут же вскинулся недовольный голос женщины: стой, Калина! Слушаю дедка в линялой фуражке пограничника.
- В 38-м я в школе учился. Где деревья стоят, - показывает с крыльца дома вдоль проулка, - пароходы шлепали, мимо старой школы поворачивали, уходили вниз…В разлив с окна удочку в Иртыш кидай. В межень бегали на лагуны, воду мутили, рыба голову подымала – хватай, в мешок складывай. Такая рыбалка…Рагульник – малая речушка, тоже ловили. Нет её давно. Тута иртышский рукав был, там, где песок видишь, – русло. Льдины по нему пёрло от Телектеса напрямую, в этот берег натыкались. Теперь до туда метров 700. Ох, и сила играла. Наспроть мастерской остров намывало, километра полтора длиной, не меньше, так его, веришь, Иртыш в полдня стесал! Екуни-вани, такого витязя ухайдакали…
Да уж, дед, управились… В пределы нынешней России река заходит, как тот странник, которого в пути обобрали дочиста, не только переметные сумки, но даже карманы вывернули. Такая ситуация. Так будет и завтра, послезавтра. Обидно, что русским и медного пятака не упадает за былую гордость сибирского казачества. Любопытно, сохранился ли у французов тот тюк эталонного иртышского сена? Выкупить бы реликвию в память о глупости. Честь имею, аиртавич.
О некоторых свойствах хозяйственной деятельности сибирских казаков на Иртыше говорят старожилы. Лет 35 назад удалось беседовать с некоторыми из них – руководителями Павлодарской области и её районов, специалистами АПК, учеными-аграриями, с рабочими совхозов. Когда как – в кабинетах, в командировках, а то и у костра на бережку. Характерно, независимо от ранга и положения, жалковали о судьбе Иртыша. Почти общее мнение: был конь да уездили…
Самые большие сожаления – утрата поймы. То был целый мир, а для СКВ – неистощимые богатства, где первыми значились сено (фураж для войска) и рыба, включая о.Зайсан с войсковой рыбалкой. Ихтиологи с восхищением раскрывали чудесный природный механизм казачьей реки. У неё было два разлива. Первый, весенний, начинался с ледохода, когда день достигал 14 часов. Это – апрель. Талой водой заливалась пойма на километры от русла. Солнце нагревало мелкий слой, туда заходила рыба на нерест. (Щучью икру, кому надо, нагружали возами). Мальки в той ванне нежились до июля, когда следовала вторая волна паводка – от таяния горных ледников в истоках Иртыша. Сеголетки скатывались из поймы в объятия седого Иртыша, где жили до старости, а кто – до остроги, бредня либо другой казачьей снасти. Мерная стерлядь, осетры-пудовики…Муксун, нельма…Налим, язь, щука…Окунь, чебак…Рыба разного вида и разбору. Равно как и продукты из неё. Что икра, что балык, что уха-щерба иль жарёха…Мороженую и сушеную сотнями пудов таранили к сибирским ярмаркам, обозами, бывалоча, и за Камень доставляли. Благо соль рядом, сколько хочешь на Ямышевском озере.
- Антиресно, - вспоминал детство и озеро один иртышский дед, - тама захочешь – не потонешь. Уже и глыбко, а токо переворачивает тебя вниз головой, выталкивает с-под воды. С берега руку сунешь, когда обсохнет – белая, соль голимая. А пойма что? Водополь сходит, тут и жары аккурат, трава, ровно на опаре, бузует. Она не вымокала, что карахтерно, хотя вода стояла от 20 дней до полутора месяцев. Сойдет, и тута не успел моргнуть – зелень уж по грудь, а в узеках (низинах) с головой. Коси, не ленись! Пучок возьмёшь, какой токо нет. А более – бобовых, самых сытных, от коих ни летом, ни зимой скотину не оторвать. Иртышские коровки недаром за самые привереды считались. Степное сено им и на дух не нать, токо пойменное, зеленое, запашистое, как чай. На таком корму и молоко особое доили. Коровье масло отсель в Расее с руками отрывали, сибирское с вологодским спорило, а того лучше в Европе не имели. За золото шло к столам королевским.
Верую! Одному Господу по силам было создать такое чудо – иртышскую пойму! Зацветёт – глаз не оторвать, мёдом пахнет. Вязель, лисохвост, донник, люцерна дикая…Косой не прочесать! Косогоны рвали – такой травостой был! Не раз слышал от местных, будто в городе Париже рядом с кубометром воронежского чернозема и тоже в качестве эталона помещался тюк сена с иртышской поймы. Об остальном сене фуражиры всех армий Европы судили-рядили так: насколько хуже оно иртышского. Хуже! Поскольку лучшего не находилось. А сена того казаки напластывали столько, что уже и при колхозах излишки по весне зажигать приходилось, либо река уносила стожки низовым на подарок.
А сколько дичи водилось... Птицы одной – пропасть! Сказывали, если гуся ненароком потревожит зверь ли, человек, так спать невозможно в окружных селеньях. Гуд поднимался – святых выноси. Осенью на перелётах – прощальные стон и плач за вёрсты и вёрсты. Дудаки (дрохва, дрофа) от жира едва поднимались на воздух. Пойма, Иртыш – вокзал для пернатых. Весной – радость от встречи тоже на полный голос. Каждый клин, стая, косячок, нитка лебедей, гуся, утки, журавлей, турухтанов и самой малой пеночки – про своё ликует. Все рады дому своему. Могучий хор приволье славит, пока не придёт пора детишек выкармливать, тогда уж не до песен…
Порядок тысячи лет держался. Иртыш верховодил. Пока ему никто не перечил, всё ладилось за милу душу. Умная река, седая…Да человек себя мудрее посчитал! Тогда-то и пошло-поехало. Три ГЭС! Первая – Бухтарминская – пока водохранилище своё три года наполняла (с 1953 г.) ни весенних, ни летних разливов толком не получалось. После – ещё две чаши наполняли. И всё мало! В 1971 г. канал от Иртыша до Караганды прорыли. Сток зарегулировали, водой энергетики командуют. Какие нерестилища, сенокосы, перепёлки – вы что?! Страна Советов ждёт алюминий Павлодара, металлы Темиртау и Усть-Каменногорска, угли Экибастуза и Караганды…Индустрия засохнет без иртышской воды. (Ну-ну, «дождались» теперь?).
Грянуло остепнение поймы. Пышный биоценоз уступал место скудному. Где вязель плелась, там полынь горькая выживает, а где и ей невмоготу – там песчаные барханы. Боярка, верблюжья колючка…В пойме!!! Заместо живой стерляди – ставрида в банках. Коров заменили на менее прихотливых, которые солому с кокчетавского аж привоза согласились жевать, жить-то хочется. Молоко? Дык, оно на языке у бурёнок, с соломы – соломенное с титек тянут. «На скус» чуть лучше обрата, с легким «ароматом» силоса. Зато ГЭСы, ГРЭСы каскадами, трубы заводов до неба… Туда уходят без возврата кубокилометры иртышской воды.
…Просматриваю блокноты и будто снова переношусь в Ямышево, старинный казачий поселок. Вечереет, тянет откуда-то горьким дымом, тихие звуки летней поры…За пряслом звякнул подойник, и тут же вскинулся недовольный голос женщины: стой, Калина! Слушаю дедка в линялой фуражке пограничника.
- В 38-м я в школе учился. Где деревья стоят, - показывает с крыльца дома вдоль проулка, - пароходы шлепали, мимо старой школы поворачивали, уходили вниз…В разлив с окна удочку в Иртыш кидай. В межень бегали на лагуны, воду мутили, рыба голову подымала – хватай, в мешок складывай. Такая рыбалка…Рагульник – малая речушка, тоже ловили. Нет её давно. Тута иртышский рукав был, там, где песок видишь, – русло. Льдины по нему пёрло от Телектеса напрямую, в этот берег натыкались. Теперь до туда метров 700. Ох, и сила играла. Наспроть мастерской остров намывало, километра полтора длиной, не меньше, так его, веришь, Иртыш в полдня стесал! Екуни-вани, такого витязя ухайдакали…
Да уж, дед, управились… В пределы нынешней России река заходит, как тот странник, которого в пути обобрали дочиста, не только переметные сумки, но даже карманы вывернули. Такая ситуация. Так будет и завтра, послезавтра. Обидно, что русским и медного пятака не упадает за былую гордость сибирского казачества. Любопытно, сохранился ли у французов тот тюк эталонного иртышского сена? Выкупить бы реликвию в память о глупости. Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 12 фев 2015 06:16 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, svekolnik, sedser2007, Пётр, Куренев, nataleks, evstik, Полуденная у этого пользователя есть и 4 других благодарностей
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
13 фев 2015 03:53 - 13 фев 2015 03:54 #27061
от аиртавич
А подходят ли сюда побасёнки разные? Если нет - снимите, ладно?
ПОКАЯНЬЕ.
Где-то в той стороне, к Бабыкам, стары люди сказывали, посёлок стоял казачий, в нём церква, при ней – поп. Не молоденький – серёдка на половинке. Всем взял, токо борода рыжа. Не то чтобы с огнёвкой сравнить, а примерно полОвой масти. Седина стала выбиваться, значит - бес в ребро. Шепотки от уха к уху: «скоромным»-то поп не брезгает. Особо, когда матушка прихворнёт али чижолая ходит.
И тут как-то раз прибежал к нему верховой. Нездешний. Благословенье взял, в ноги прям на дворе бухается…Прости, грит, батюшка, кобылу твою игреневую тем летом я увёл…
- Это как же? – вздёрнулся отче, - а кыргызы-барымтачи признавались, кун за что отдали?
- Брехня, я повинен, - упёрся человек, убивается, - цыганам кобылу продал, сыми вину, совесть ослобони!
Нагнал поп морщин на крупный лоб, бородищу в кулаки забрал – думает! С конокрадами казаки люты, кабы…
- Вот что, сыне мой, - оборачивается к коленопреклоннику, - грех сниму, когда на обществе новость эту заявишь, знак дам.
- Заявлю, батюшка, ох заявлю, уж мочи нету терпеть! – гундит неутешный.
Ага... После обедни народ принаряженный не спешит с паперти, густо стоит. Благодатью веет, скворец свистит, сирень слыхать – ласково на душе…
- Православные! – раздалось от врат, все ажник дрогнули, на священника удивительно смотрят, он перстом указует, - что сей раб Божий молвит, то истинно!
И вперёд того подталкивает, не робей, дескать, давай…
- Посельщики! Казачество сибирское! – на весь окрест возрыдал мнимый грешник, - знайте: у кого дети рыжы, они от попа вашего, он отец им не токо духо-о-в-най!
Фуражку на голову, да ходу. Оградка хряснула – атаманский наряд вдогон. Средь народу кто в смех, кто в гнев, батюшку отваживают, повалился, где стоял…А одна оторва в сторонке лыбится: будет теперьча сыры места обходить...
Вот такую побасёнку слышал давным-давно. Честь имею, аиртавич.
ПОКАЯНЬЕ.
Где-то в той стороне, к Бабыкам, стары люди сказывали, посёлок стоял казачий, в нём церква, при ней – поп. Не молоденький – серёдка на половинке. Всем взял, токо борода рыжа. Не то чтобы с огнёвкой сравнить, а примерно полОвой масти. Седина стала выбиваться, значит - бес в ребро. Шепотки от уха к уху: «скоромным»-то поп не брезгает. Особо, когда матушка прихворнёт али чижолая ходит.
И тут как-то раз прибежал к нему верховой. Нездешний. Благословенье взял, в ноги прям на дворе бухается…Прости, грит, батюшка, кобылу твою игреневую тем летом я увёл…
- Это как же? – вздёрнулся отче, - а кыргызы-барымтачи признавались, кун за что отдали?
- Брехня, я повинен, - упёрся человек, убивается, - цыганам кобылу продал, сыми вину, совесть ослобони!
Нагнал поп морщин на крупный лоб, бородищу в кулаки забрал – думает! С конокрадами казаки люты, кабы…
- Вот что, сыне мой, - оборачивается к коленопреклоннику, - грех сниму, когда на обществе новость эту заявишь, знак дам.
- Заявлю, батюшка, ох заявлю, уж мочи нету терпеть! – гундит неутешный.
Ага... После обедни народ принаряженный не спешит с паперти, густо стоит. Благодатью веет, скворец свистит, сирень слыхать – ласково на душе…
- Православные! – раздалось от врат, все ажник дрогнули, на священника удивительно смотрят, он перстом указует, - что сей раб Божий молвит, то истинно!
И вперёд того подталкивает, не робей, дескать, давай…
- Посельщики! Казачество сибирское! – на весь окрест возрыдал мнимый грешник, - знайте: у кого дети рыжы, они от попа вашего, он отец им не токо духо-о-в-най!
Фуражку на голову, да ходу. Оградка хряснула – атаманский наряд вдогон. Средь народу кто в смех, кто в гнев, батюшку отваживают, повалился, где стоял…А одна оторва в сторонке лыбится: будет теперьча сыры места обходить...
Вот такую побасёнку слышал давным-давно. Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 13 фев 2015 03:54 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, sergey75, Куренев, Нечай, evstik, Полуденная, GalinaPavlodar
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
15 фев 2015 04:18 #27089
от аиртавич
Прошу прощения у тех, чьи религиозные чувства невольно задел побасёнкой (оказывается, есть и такие среди нас строгие люди). Но с тезисом будто подобного среди казачества быть не могло по определению, что это злая выдумка - извините, поспорю. Дыма без огня не бывает... Другое дело, что деды наши умели проводить чёткую грань между Верой, Православием и каким-нибудь не очень старательным и не безупречным в личном поведении попом. Епархии переводили таких служителей и даже лишали сана.Увы, было. Замечу, тут ничего страшного нет, тут - жизнь в её бесчисленных и не всегда приятных проявлениях. Впрочем, никому ничего не навязываю...Поздравляю с наступающей Масленицей! Присоединяю к этому побасёнку о теще.
ТЕЩИНЫ БЛИНЫ
В Аиртавской станице Паша Елисеев жил. За малый рост прозвали – Неправдин человек. Ну, вроде как понарошку (невзаправду) родителями сделанный. А так – казак ничего. Тёща у него не сказать, чтобы старая, однако скуповатая. А коли в глаза: жадная! Такие и в ретирадном месте встают когда, то оглядываются: «можа то добро ишшо куды сгодится?».
А тут – мАсленка! По станице цельну неделю – дымы, кутерьма веселая. Ребятишки назьмы жгут, холостяги – объедки с яслей вечерами палят, на кошевках катаются, казачек щупают…Ну и – хошь-не-хошь – а зятя блинами прикормить следоват. Обычай такой. Зовёт Пашу середь недели, на Лакомку. Сковородку нашла с пятак, можа чуть больше, лАточку с маслом махонькую. Жадная, куды денесся…
Усадила в красный угол, сама у печи туды-сюды, блины с загнетки мечет. Лицо пылает. Не от жару – со злости. Ведь энтот варнак, што делат, што вытворят!!! По миру пустит. Нашла Любка урода, язьви в душу! Не по одному, а по два блина на раз заворачивает! Не смазывает помазком, как люди, а макает в латку огроменным тем кусом да в хайло, в хайло себе… Аж по бороде текёт. Без перебою, чисто молотилка немецка…Верно кума сказывала: зятёк-то в корень рос. Аршин с шапкой, а жрать – на косу сажень. Мишку-гвардейца за пояс заткнёт!
- Да што ты по два да по два! – не сдержалась.
- Ну, я ж для вас не зверь какой, мама, чтоб по три. Вы и так еле поспеваете, - Паша за словом в карман никогда не лез.
Честь имею, аиртавич.
ТЕЩИНЫ БЛИНЫ
В Аиртавской станице Паша Елисеев жил. За малый рост прозвали – Неправдин человек. Ну, вроде как понарошку (невзаправду) родителями сделанный. А так – казак ничего. Тёща у него не сказать, чтобы старая, однако скуповатая. А коли в глаза: жадная! Такие и в ретирадном месте встают когда, то оглядываются: «можа то добро ишшо куды сгодится?».
А тут – мАсленка! По станице цельну неделю – дымы, кутерьма веселая. Ребятишки назьмы жгут, холостяги – объедки с яслей вечерами палят, на кошевках катаются, казачек щупают…Ну и – хошь-не-хошь – а зятя блинами прикормить следоват. Обычай такой. Зовёт Пашу середь недели, на Лакомку. Сковородку нашла с пятак, можа чуть больше, лАточку с маслом махонькую. Жадная, куды денесся…
Усадила в красный угол, сама у печи туды-сюды, блины с загнетки мечет. Лицо пылает. Не от жару – со злости. Ведь энтот варнак, што делат, што вытворят!!! По миру пустит. Нашла Любка урода, язьви в душу! Не по одному, а по два блина на раз заворачивает! Не смазывает помазком, как люди, а макает в латку огроменным тем кусом да в хайло, в хайло себе… Аж по бороде текёт. Без перебою, чисто молотилка немецка…Верно кума сказывала: зятёк-то в корень рос. Аршин с шапкой, а жрать – на косу сажень. Мишку-гвардейца за пояс заткнёт!
- Да што ты по два да по два! – не сдержалась.
- Ну, я ж для вас не зверь какой, мама, чтоб по три. Вы и так еле поспеваете, - Паша за словом в карман никогда не лез.
Честь имею, аиртавич.
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, svekolnik, sergey75, Нечай, evstik, Полуденная, Речник
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
07 мая 2015 03:57 - 08 апр 2016 02:33 #29514
от аиртавич
Сдаётся мне, что священники не только в Аиртавской, но и в других станицах Первого отдела, а может и по всему Сибирскому войску подбирались сплошь с воинским понятием. О чём толкую? Об именных списках казачьих полков. В отличие от «крупы» совсем чуть в них Сосипатров, Фелоклеистов, Гервасиев и прочих замысловатых имен, произношение которых без разбегу не перескочить. Конечно, мелькало и в СКВ, но редко. Возможно, принимая младенцев на крещение, попы глядели не только в святцы, а и наперёд думали, каково будет командирам, от вахмистра до есаула, или, приведи Господи, самому наказному войсковому атаману, окликнуть будущего героя перед строем, али в другом торжественном месте? Вот и говорю: либо сами служители догадались, либо им подсказали, вежливо, но настойчиво звякнув шпорой.
В нашей фамилии, сколько помню вглубь, носили царские имена – Николай, Александр, Иван, Пётр, апостольские – Андрей, Павел, Варфаломей, были также Степаны, Никиты, Куприян. То есть, без библейских заковыристостей. В связи с этим, озвучу в детстве не понятое (слыщал «звон»), лишь потом осознанное предположение: видимо, у притча с паствой завязывались и личные отношения. Не без того! И даже так, что притч дозволял себе те отношения, как ныне выражаются, отстраивать. Добавлю также, что в Аиртавской между станичным обществом и священнослужителями наблюдалось доброе согласие. Редактор Омских Епархиальных новостей Климент Скальский отмечал в справочнике 1900 года, что в Аиртавском церковь во имя святителя и чудотворца Николая, однопрестольная, зданием деревянная, на каменном фундаменте, в связи с таковою колокольнею, вместительна и крепка, построена в 1873 г. на средства прихожан. 300 десятин отведены притчу для беспрепятственного пользования. Священник и диакон помещаются в удобных домах, построенных на средства казаков, а псаломщик – на квартире, нанимаемой от общества за 40 руб. в год. Капитал церковный – 300 руб., братского кружечного дохода бывает за год до 250 целковых. Нормально… А как в сих процессах без инструментов (теперь бы сказали) влияния? Действенным со стороны священства было и то, о чём толкую: имянаречение!
Глянем на скорую руку…Допустим, 5 мая батюшка имел право записать младенца Нафанаилом, а мог и Фёдором, Климентом, Лукой, Гавриилом. Аиртавские казачата обычно выныривали из купели Федьками да Гаврями. Смотрим следующий день, где выбор между Георгием и Тавифой…(Вот как бы в сотне того Тавифу кликали, а?) Листнём на 9 июня, где встречаются Ферапонт и Нил, от которых будто лаптями тянет, и тут же – Иоанн, то бишь Ванечка, коих по станицам и полкам – пруд пруди. Священник выбирал не абы как. Добрый казак – ребятёнок получал славное имя. Где-то проштрафился станичник – дитё его получало имя так себе. А коли нагрубил попу, скажем, на сенокосе – получит такое, что едва выговорит. Оттого некоторые, зная грех за собой, перед крестинами посылали в дом батюшки, дьячка либо пономаря молодайку «чего-нибудь сунуть». Сальца там, маслица топлёного, десяток яичек. Не волновались лишь уважаемые люди – кавалеры, казаки с нашивками, атаман, само собой. Хотя и тут шлея заскакивала. Об одном таком «из ряда вон» вспомнилось.
Филипьевых в Аиртавской знавали как природных казаков, с полка на обзаведение наряжены, когда наши «с Расеи» прибывали крестьянами, хоть и государственными. Тут получали казачество. Само собой и батюшка об том ведал, и потому обширный клан носил имена сплошь веские, строевые. Один раз только вильнуло не поймешь куда – к добру ли, худу? Поп кукиш под рясой крутил или, напротив, переусердствовал. Короче, вынесли кумовья на церковное крыльцо малого с именем Иисус! Во как! Старый Филипьев – казак из фланговых, здоровущий, так крякнул при известии, аж карга (ворона) с колокольни рухнула…Но – речено: Иисус Михайлович (кажись?). Смутно помнится старик, по улишному – Сус. А потомство его – Сусы. Потом в сельсовете имя переписали, не в струе, тассазать…
Покуда родчее носил, курьёзы случались. Об одном слыхал от Ивана Заруцкого, ли чё ли? Впрочем, не важно… Вечерело. С Кокчетава валко вкатывалась в волостное село имени товарища Володарского подвода. Дажеть – полподводы, из ранешных полковых канцелярских двуколок, крытой остатками брезента. Зато ящик целый, его перекрашивали, но орлы проступали. Тишком шутковали: совецка олифа пожиже царской. Упиканный донельзя меринок тянул таратайку крайней к озеру улицей, стал спроть избы с низами. Окончательно стемнело. Возница под вялый собачий брех зашел в воротчики, стукнул кнутовищем в переплёт:
- Хозявы! живы хто есь? отворяй…
- Чего людей булгачишь?
- Обдорожился, пусти…
- Не разберу, хто ломится-то?
- Исус я…
В окне огонёк шибко метнулся, замолчали было.
- Какой ещё ..? Шары залил, блукаешь нОчем, пшёл отселя богохульник!
- Дак Иисус, говорю, с Ертава, сродственник…
- Твои сродственники в яру лошадь, поди, доедают…отыскался…чичас на ухват подыму!
Наталья Кузьминишна тряслась, как овечий хвост, да форсу не теряла, басом варнака отваживала. Одна, детишки на печке, сделат, што хошь… Тот навроде закуривать наладился, кресалом брякает. И тут ей зашло в голову, прям обухом: обожди! да не Филипьев ли Сус? Сродна сестра за ним! Лет пять не видались…Створку крадучись отчинила махонько:
- Эй, а бабу твою как звать-величать?
- Это у вас тута бабы, - полуношник пыхнул искрами, - а у нас – жёны казачьи…
- Не лайся, отвечай путём!
- Лизавета свет Сергевна, - противно отвечая, загнусавил тот, -стафет твоей милости посылала, а ты на порог не пускаешь, изгаляисси…
- Екуни-вани! обожди-ка…
Признавши, фитиль ярче привернула, в сенках засовами шумит: от, язьви в душу, совсем людей затуркали, страху населили…Куму тоже упрек: ты тожеть, заладил - Исус, Исус…Прям волосья под шашмурой шевелятся. Толкай ворота, коня приходуй…
Ранешных засолов не осталось, колхозными не разжились. Чугунок с картошкой «в мундире» да хлебца чуть. Сама глаза прячет, обмирает нутром: гость поест, што детишкам завтра дать? Иисус сумку седельную расстегнул, сала четвертушку достал, ножик нацелил, да убрал – заместо гостинца детве отдашь, в городе на кавказский ремешок выменял… Картоху не чистил, хлебца чуть клюнул – сыт. Наталья уже в слёзы: поешь, день на колёсах поди… Тот ни в какую. Наутре отвез уездную бумагу в волисполком да в Аиртав ходу. Примерно так было... Честь имею, аиртавич.
О фамилиях ст.Аиртавской…Диплом техника-строителя и повестку из военкомата получил в одни дни. Мне и ладно, вместо кустанайского распределения поеду служить. Пока то-сё, устроился лес валить до мая. Среди рубщиков – д.Коля Ендовицкий. Наряд тяти, оба с 13-го года. Сын деды Пети, младшенький которого, Вася, между прочим, со мной в одном классе учился. Во как! Дядь Коля ростом тоже из фланговых, но рыхлей фигурой, плечами вислый, туловом курбАстее своего родителя - старого гвардейца. Деляна - весёлая, звонкая от спелого сосняка и синичек, вдалеке и косачиный ток поутру играл. Лес строевой, тянутый под небо, с редким охвостьем далеко вверху. Валим, трелюем, штабелюем, чащУ жгём… Всё по-старинке: топоры, пилы, трелёвка лошадями, обрубка сучьев, штабель с укладкой на пузе… Держусь Петровича, который «кады у кума чалил» (тут он скоро сглядывал скрозь решетку из указательных и средних пальцев) «стоко кубов наширкал» – с Малиновую сопку будет. Сидел перед войной. На Урале (у Сима ли чё ли?) положили товарняк со скотом на повороте. Врагу народа (машинисту) впаяли десятку, пособнику (пом. машиниста Ендовицкому) – 5 лет. Железную дорогу вспоминал миниатюрой. Дурачась, притоптывал ногами, руками изображал ход поршней и приговаривал под мнимый перестук колёс: «из сэсэра локомотив еле прёт – «рожь-пше-ни-ца, рожь-пше-ни-ца», из-за бугра к нам налегке сыпет – «духи-пудра, духи-пудра»…На что д.Ванька Чубарец (он же – Корниенко) басил: ты, Колька, видать, баланду ишшо не всю выхлебал, мотри, будет те добавка, доиграисси… В лесу Петрович – мастак. Перенимал у него умение костры всякие (нодью, например, из двух лесин) зажигать «хучь на воде», чаи заваривать из «сумки лешего» (колотые палочки смородины, вишарника, щипиги, малины), настой от цинги кипятить, топор кидать…Для зека на лесоповале - вопросы выживания.
- Ну-к, ставь пару колушков, - настрапаляет Петрович. Бригада смотрит очередной номер.
- Здесь? – кричу метров за 30.
В сыром снегу креплю дрючки (земля еще стылая), меж ними с пол-метра. Петрович плюёт в прихватки, забирает «струмент» ловчей, осанится, корячась ногами. Летит щепа, сырые звуки по просеке. У казаков топоры – до бритвы точены, у Ендовики – до жути, на лёзо, будто в зеркало глядишь. Он им на спор спичку на восемь, кажись, частей щЕпил. Берёзовое топорище в ладонь само клеится. Осколком стекла выскоблено, без задоринки, солидолом пропитано, чтоб не мокло, не скользило… Центр тяжести, наклон к обуху, амплитуда замаха - всё вымеряно на конский волос. Носил в лесу по-своему: на сгибе левой руки, чтоб в случае чего «по зипуну не шариться». В чужие руки не давал, шуткуя: ага, сёдни топор, завтра Клавку (жена его) позычишь... Заруб готов, обтаптываю снег, берёмся за пилу. Двуручка, «разлука-2»… Отлажена до остроты и развода – классом люкс. Певучая игра полотна комментируется: татарин пилу без звона и в руки не возьмёт. (Оказывается, в старо время татары-артельщики, подряжались у казаков пилить дрова, осталась прибаутка). Режем ствол наспроть заруба чуть наискось (уступ на пне должон быть от пильщиков). Прогонистую 40-летнюю сосну (считал по кольцам) начинает «водить» и – стерегись, пошла! Помогаю слЕгой, дерево валится с разворотом, минуя куст боярышника, попадая между колышками точь-в-точь. Аплодисменты! Их, конечно, нет, но вместо «биса-браво» бригада нагибает бор выражениями не менее восхищёнными, увы, непечатными. Довольный маэстро на пеньке вертит козью ножку (другие мастырили цигарки, либо доставали папиросы «Байкал», «Прибой», «Север», мне удавалось щеголять сигаретами «Прима», игнорируя дешёвенькие «Памир» или «Южные»). И здесь у д.Коли причуда: махорку доставал моршанскую, а водку непременно шадринскую! Трелёвщикам при таком рубщике – отъявная лафа, хлысты, как миленькие, лежат веером. Подводишь лошадь с вальком, где цепь и крюк, стропишь комель и – вперёд, ПегАрь!
Не верь, не бойся, не проси – кредо лагерной жизни впервые услышал от Петровича. Однако он не был злым, угрюмым, напротив, чаще со смешком, с необидной подначкой. Как-то на обеде рассказал случай из детства. На ночь коня управил отцова - распряг, стал быть, вЫводил, сена дал и проч. Утром мать на стол собрала. Дед Пётр (тогда молодой): сынок, ты вчерась Зорича разнуздал? забыл? дай-ка ложку… Не дрогнувшей рукой вставил парнишке черен поперёк в рот (прикуси зубами!) и просидел Кольша завтрак, «не жрамши, одне слюни ручьем, хлебал их, ровно супчик». Вставая из-за стола, отец поинтересовался: ну как? слезу точишь, а Зорич и того не мог…Вынай и попомни: конь для казака опосля матери - второй!
Была у Петровича феноменальная память на цифры. «Ежли б не энтот поворот на Симе, сидеть бы мне счетоводом в конторе, почечуй зарабатывать, – лыбился он, бывалоча,- видать, не паровоз, жизня вильнула». И правда, в уме районные сводки держал. Сподобило меня как-то наведаться в родную станицу на служебной «Волге». Ендовика номер засёк. Через долго встрелись: а твоя 00-34 бегает ишшо? Он и какое-нибудь 74-36 помнил годами. Мы ладили и после, а некоторые чурались его чудачеств (скажем, имитацией лая, кошачьего визга или петушиного крика доводил до истерики домашнюю живность изрядной округи). На иных сам «клал с прибором». Наверное, у него возникала нужда общения, а мне Бог дал способность слушать. Пожалуй, на том и сошлись в марте 69-го тёртый уже «калач» и покуда не траченный жизнью «басбик». Честь имею, аиртавич.
В нашей фамилии, сколько помню вглубь, носили царские имена – Николай, Александр, Иван, Пётр, апостольские – Андрей, Павел, Варфаломей, были также Степаны, Никиты, Куприян. То есть, без библейских заковыристостей. В связи с этим, озвучу в детстве не понятое (слыщал «звон»), лишь потом осознанное предположение: видимо, у притча с паствой завязывались и личные отношения. Не без того! И даже так, что притч дозволял себе те отношения, как ныне выражаются, отстраивать. Добавлю также, что в Аиртавской между станичным обществом и священнослужителями наблюдалось доброе согласие. Редактор Омских Епархиальных новостей Климент Скальский отмечал в справочнике 1900 года, что в Аиртавском церковь во имя святителя и чудотворца Николая, однопрестольная, зданием деревянная, на каменном фундаменте, в связи с таковою колокольнею, вместительна и крепка, построена в 1873 г. на средства прихожан. 300 десятин отведены притчу для беспрепятственного пользования. Священник и диакон помещаются в удобных домах, построенных на средства казаков, а псаломщик – на квартире, нанимаемой от общества за 40 руб. в год. Капитал церковный – 300 руб., братского кружечного дохода бывает за год до 250 целковых. Нормально… А как в сих процессах без инструментов (теперь бы сказали) влияния? Действенным со стороны священства было и то, о чём толкую: имянаречение!
Глянем на скорую руку…Допустим, 5 мая батюшка имел право записать младенца Нафанаилом, а мог и Фёдором, Климентом, Лукой, Гавриилом. Аиртавские казачата обычно выныривали из купели Федьками да Гаврями. Смотрим следующий день, где выбор между Георгием и Тавифой…(Вот как бы в сотне того Тавифу кликали, а?) Листнём на 9 июня, где встречаются Ферапонт и Нил, от которых будто лаптями тянет, и тут же – Иоанн, то бишь Ванечка, коих по станицам и полкам – пруд пруди. Священник выбирал не абы как. Добрый казак – ребятёнок получал славное имя. Где-то проштрафился станичник – дитё его получало имя так себе. А коли нагрубил попу, скажем, на сенокосе – получит такое, что едва выговорит. Оттого некоторые, зная грех за собой, перед крестинами посылали в дом батюшки, дьячка либо пономаря молодайку «чего-нибудь сунуть». Сальца там, маслица топлёного, десяток яичек. Не волновались лишь уважаемые люди – кавалеры, казаки с нашивками, атаман, само собой. Хотя и тут шлея заскакивала. Об одном таком «из ряда вон» вспомнилось.
Филипьевых в Аиртавской знавали как природных казаков, с полка на обзаведение наряжены, когда наши «с Расеи» прибывали крестьянами, хоть и государственными. Тут получали казачество. Само собой и батюшка об том ведал, и потому обширный клан носил имена сплошь веские, строевые. Один раз только вильнуло не поймешь куда – к добру ли, худу? Поп кукиш под рясой крутил или, напротив, переусердствовал. Короче, вынесли кумовья на церковное крыльцо малого с именем Иисус! Во как! Старый Филипьев – казак из фланговых, здоровущий, так крякнул при известии, аж карга (ворона) с колокольни рухнула…Но – речено: Иисус Михайлович (кажись?). Смутно помнится старик, по улишному – Сус. А потомство его – Сусы. Потом в сельсовете имя переписали, не в струе, тассазать…
Покуда родчее носил, курьёзы случались. Об одном слыхал от Ивана Заруцкого, ли чё ли? Впрочем, не важно… Вечерело. С Кокчетава валко вкатывалась в волостное село имени товарища Володарского подвода. Дажеть – полподводы, из ранешных полковых канцелярских двуколок, крытой остатками брезента. Зато ящик целый, его перекрашивали, но орлы проступали. Тишком шутковали: совецка олифа пожиже царской. Упиканный донельзя меринок тянул таратайку крайней к озеру улицей, стал спроть избы с низами. Окончательно стемнело. Возница под вялый собачий брех зашел в воротчики, стукнул кнутовищем в переплёт:
- Хозявы! живы хто есь? отворяй…
- Чего людей булгачишь?
- Обдорожился, пусти…
- Не разберу, хто ломится-то?
- Исус я…
В окне огонёк шибко метнулся, замолчали было.
- Какой ещё ..? Шары залил, блукаешь нОчем, пшёл отселя богохульник!
- Дак Иисус, говорю, с Ертава, сродственник…
- Твои сродственники в яру лошадь, поди, доедают…отыскался…чичас на ухват подыму!
Наталья Кузьминишна тряслась, как овечий хвост, да форсу не теряла, басом варнака отваживала. Одна, детишки на печке, сделат, што хошь… Тот навроде закуривать наладился, кресалом брякает. И тут ей зашло в голову, прям обухом: обожди! да не Филипьев ли Сус? Сродна сестра за ним! Лет пять не видались…Створку крадучись отчинила махонько:
- Эй, а бабу твою как звать-величать?
- Это у вас тута бабы, - полуношник пыхнул искрами, - а у нас – жёны казачьи…
- Не лайся, отвечай путём!
- Лизавета свет Сергевна, - противно отвечая, загнусавил тот, -стафет твоей милости посылала, а ты на порог не пускаешь, изгаляисси…
- Екуни-вани! обожди-ка…
Признавши, фитиль ярче привернула, в сенках засовами шумит: от, язьви в душу, совсем людей затуркали, страху населили…Куму тоже упрек: ты тожеть, заладил - Исус, Исус…Прям волосья под шашмурой шевелятся. Толкай ворота, коня приходуй…
Ранешных засолов не осталось, колхозными не разжились. Чугунок с картошкой «в мундире» да хлебца чуть. Сама глаза прячет, обмирает нутром: гость поест, што детишкам завтра дать? Иисус сумку седельную расстегнул, сала четвертушку достал, ножик нацелил, да убрал – заместо гостинца детве отдашь, в городе на кавказский ремешок выменял… Картоху не чистил, хлебца чуть клюнул – сыт. Наталья уже в слёзы: поешь, день на колёсах поди… Тот ни в какую. Наутре отвез уездную бумагу в волисполком да в Аиртав ходу. Примерно так было... Честь имею, аиртавич.
О фамилиях ст.Аиртавской…Диплом техника-строителя и повестку из военкомата получил в одни дни. Мне и ладно, вместо кустанайского распределения поеду служить. Пока то-сё, устроился лес валить до мая. Среди рубщиков – д.Коля Ендовицкий. Наряд тяти, оба с 13-го года. Сын деды Пети, младшенький которого, Вася, между прочим, со мной в одном классе учился. Во как! Дядь Коля ростом тоже из фланговых, но рыхлей фигурой, плечами вислый, туловом курбАстее своего родителя - старого гвардейца. Деляна - весёлая, звонкая от спелого сосняка и синичек, вдалеке и косачиный ток поутру играл. Лес строевой, тянутый под небо, с редким охвостьем далеко вверху. Валим, трелюем, штабелюем, чащУ жгём… Всё по-старинке: топоры, пилы, трелёвка лошадями, обрубка сучьев, штабель с укладкой на пузе… Держусь Петровича, который «кады у кума чалил» (тут он скоро сглядывал скрозь решетку из указательных и средних пальцев) «стоко кубов наширкал» – с Малиновую сопку будет. Сидел перед войной. На Урале (у Сима ли чё ли?) положили товарняк со скотом на повороте. Врагу народа (машинисту) впаяли десятку, пособнику (пом. машиниста Ендовицкому) – 5 лет. Железную дорогу вспоминал миниатюрой. Дурачась, притоптывал ногами, руками изображал ход поршней и приговаривал под мнимый перестук колёс: «из сэсэра локомотив еле прёт – «рожь-пше-ни-ца, рожь-пше-ни-ца», из-за бугра к нам налегке сыпет – «духи-пудра, духи-пудра»…На что д.Ванька Чубарец (он же – Корниенко) басил: ты, Колька, видать, баланду ишшо не всю выхлебал, мотри, будет те добавка, доиграисси… В лесу Петрович – мастак. Перенимал у него умение костры всякие (нодью, например, из двух лесин) зажигать «хучь на воде», чаи заваривать из «сумки лешего» (колотые палочки смородины, вишарника, щипиги, малины), настой от цинги кипятить, топор кидать…Для зека на лесоповале - вопросы выживания.
- Ну-к, ставь пару колушков, - настрапаляет Петрович. Бригада смотрит очередной номер.
- Здесь? – кричу метров за 30.
В сыром снегу креплю дрючки (земля еще стылая), меж ними с пол-метра. Петрович плюёт в прихватки, забирает «струмент» ловчей, осанится, корячась ногами. Летит щепа, сырые звуки по просеке. У казаков топоры – до бритвы точены, у Ендовики – до жути, на лёзо, будто в зеркало глядишь. Он им на спор спичку на восемь, кажись, частей щЕпил. Берёзовое топорище в ладонь само клеится. Осколком стекла выскоблено, без задоринки, солидолом пропитано, чтоб не мокло, не скользило… Центр тяжести, наклон к обуху, амплитуда замаха - всё вымеряно на конский волос. Носил в лесу по-своему: на сгибе левой руки, чтоб в случае чего «по зипуну не шариться». В чужие руки не давал, шуткуя: ага, сёдни топор, завтра Клавку (жена его) позычишь... Заруб готов, обтаптываю снег, берёмся за пилу. Двуручка, «разлука-2»… Отлажена до остроты и развода – классом люкс. Певучая игра полотна комментируется: татарин пилу без звона и в руки не возьмёт. (Оказывается, в старо время татары-артельщики, подряжались у казаков пилить дрова, осталась прибаутка). Режем ствол наспроть заруба чуть наискось (уступ на пне должон быть от пильщиков). Прогонистую 40-летнюю сосну (считал по кольцам) начинает «водить» и – стерегись, пошла! Помогаю слЕгой, дерево валится с разворотом, минуя куст боярышника, попадая между колышками точь-в-точь. Аплодисменты! Их, конечно, нет, но вместо «биса-браво» бригада нагибает бор выражениями не менее восхищёнными, увы, непечатными. Довольный маэстро на пеньке вертит козью ножку (другие мастырили цигарки, либо доставали папиросы «Байкал», «Прибой», «Север», мне удавалось щеголять сигаретами «Прима», игнорируя дешёвенькие «Памир» или «Южные»). И здесь у д.Коли причуда: махорку доставал моршанскую, а водку непременно шадринскую! Трелёвщикам при таком рубщике – отъявная лафа, хлысты, как миленькие, лежат веером. Подводишь лошадь с вальком, где цепь и крюк, стропишь комель и – вперёд, ПегАрь!
Не верь, не бойся, не проси – кредо лагерной жизни впервые услышал от Петровича. Однако он не был злым, угрюмым, напротив, чаще со смешком, с необидной подначкой. Как-то на обеде рассказал случай из детства. На ночь коня управил отцова - распряг, стал быть, вЫводил, сена дал и проч. Утром мать на стол собрала. Дед Пётр (тогда молодой): сынок, ты вчерась Зорича разнуздал? забыл? дай-ка ложку… Не дрогнувшей рукой вставил парнишке черен поперёк в рот (прикуси зубами!) и просидел Кольша завтрак, «не жрамши, одне слюни ручьем, хлебал их, ровно супчик». Вставая из-за стола, отец поинтересовался: ну как? слезу точишь, а Зорич и того не мог…Вынай и попомни: конь для казака опосля матери - второй!
Была у Петровича феноменальная память на цифры. «Ежли б не энтот поворот на Симе, сидеть бы мне счетоводом в конторе, почечуй зарабатывать, – лыбился он, бывалоча,- видать, не паровоз, жизня вильнула». И правда, в уме районные сводки держал. Сподобило меня как-то наведаться в родную станицу на служебной «Волге». Ендовика номер засёк. Через долго встрелись: а твоя 00-34 бегает ишшо? Он и какое-нибудь 74-36 помнил годами. Мы ладили и после, а некоторые чурались его чудачеств (скажем, имитацией лая, кошачьего визга или петушиного крика доводил до истерики домашнюю живность изрядной округи). На иных сам «клал с прибором». Наверное, у него возникала нужда общения, а мне Бог дал способность слушать. Пожалуй, на том и сошлись в марте 69-го тёртый уже «калач» и покуда не траченный жизнью «басбик». Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 08 апр 2016 02:33 от mamin.
Спасибо сказали: mamin, Patriot, bgleo, svekolnik, Куренев, Нечай, evstik, Полуденная, Надежда
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
07 мая 2015 04:23 - 07 мая 2015 10:38 #29515
от аиртавич
О воспитании казачат...Разные времена были, порой такие, что шибко не повоспитываешь в казачьем-то духе. Такой случай вспомнился, с крестиком связан, с верой - если шире глянуть.
«Погружали» меня старушки в Аканбурлукской (1-й Отдел) сразу после рождения, а всерьёз крестили в Карагандинском храме пятилетним по настоянию любимой бабушки Маруси (жила на Кировской шахте). Тогда батюшка надел крестик, который носил вполне осознанно. Целуя, ими божились в мальчишьих спорах… А тут – время в школу, в Аиртавской уже. Классы – в бывшей станичной церкви. Хоть так. Повезло. Могли и под непотребное отдать – под склад, клуб или воловню. Ну, где наша не пропадала! В школу – так в школу. Вздохнул прощально по лесу, речке, озеру – хожу. Где-то в октябре, кажись, на физкультуре разжарились, рубашки долой, а у некоторых, глядь, крестики на шее. Все зашумели, а мы от греха подальше по карманам их попрятали.
Дома бурчу: зачем он мне? Баушка Поля (Савелиха) сурово авторитетом давит: ты што, нехристь? Кидаюсь в диспут: тятя не носит, он рази нехристь? Попал сильно, Пелагее Ефремовне крыть нечем, «ходит» слабо: он и водку жрёт, табак смалит и ты туда? Мама помягче: сынок, носи, не показывай…Ладно. Рубашку боле не скидывал где ни попадя. Но тут перед Седьмым готовимся в октябряты, вожатые из пионеров пришли и Васька, бригадиров сынок, с хохотком на меня тычет: а он крестик носит! Хрен ты моржовый, у меня ж тятя - разведчик-наблюдатель артиллерии прорыва РГК! Рву ворот, аж пуговка скокнула: на, фашист, где видишь? Нетути! Не на того напал, Вася, крестик заветно схоронен до поры, или я вас не знаю, ябедников? (про стукачей тогда не слыхал). Звездочку-то получил (мы их сами вырезали из картонки, видные такие, в девчёночью ладошку размером, кумачём обшиты, на булавке приколоты), но как жить в двойственности?! Дома звездочку снимаю, крестик ношу, в школе наоборот. Ни Христу, ни Ленину. Обоих обманываю! Ровно мизгирь меж ними, противно. С полгода беду таскал, сам не свой…
Спасибо Марии Никитичне Савельевой, первой учительнице, скорби заметила да маме подсказала: не надо, дескать, парнишку ломать, где и взрослые не дюжат…В одно утро взяла крестик мама и более его не видел. Обрадовался, конечно. Ещё бы, таким как все стал! Позже в техникуме, переписывая из замусоленной тетрадки любимого Есенина, которого было не достать, вздрогнул от строк: стыдно мне, что я в бога верил, горько мне, что не верю теперь… Кому мешал медный крестик на черненьком гайтанчике у семилетнего сибирского казачонка и вообще – зачем так на православие люто взъелись? Пытались вослед за Москвой и души сделать кабацкими? Зачем? Честь имею, аиртавич.
«Погружали» меня старушки в Аканбурлукской (1-й Отдел) сразу после рождения, а всерьёз крестили в Карагандинском храме пятилетним по настоянию любимой бабушки Маруси (жила на Кировской шахте). Тогда батюшка надел крестик, который носил вполне осознанно. Целуя, ими божились в мальчишьих спорах… А тут – время в школу, в Аиртавской уже. Классы – в бывшей станичной церкви. Хоть так. Повезло. Могли и под непотребное отдать – под склад, клуб или воловню. Ну, где наша не пропадала! В школу – так в школу. Вздохнул прощально по лесу, речке, озеру – хожу. Где-то в октябре, кажись, на физкультуре разжарились, рубашки долой, а у некоторых, глядь, крестики на шее. Все зашумели, а мы от греха подальше по карманам их попрятали.
Дома бурчу: зачем он мне? Баушка Поля (Савелиха) сурово авторитетом давит: ты што, нехристь? Кидаюсь в диспут: тятя не носит, он рази нехристь? Попал сильно, Пелагее Ефремовне крыть нечем, «ходит» слабо: он и водку жрёт, табак смалит и ты туда? Мама помягче: сынок, носи, не показывай…Ладно. Рубашку боле не скидывал где ни попадя. Но тут перед Седьмым готовимся в октябряты, вожатые из пионеров пришли и Васька, бригадиров сынок, с хохотком на меня тычет: а он крестик носит! Хрен ты моржовый, у меня ж тятя - разведчик-наблюдатель артиллерии прорыва РГК! Рву ворот, аж пуговка скокнула: на, фашист, где видишь? Нетути! Не на того напал, Вася, крестик заветно схоронен до поры, или я вас не знаю, ябедников? (про стукачей тогда не слыхал). Звездочку-то получил (мы их сами вырезали из картонки, видные такие, в девчёночью ладошку размером, кумачём обшиты, на булавке приколоты), но как жить в двойственности?! Дома звездочку снимаю, крестик ношу, в школе наоборот. Ни Христу, ни Ленину. Обоих обманываю! Ровно мизгирь меж ними, противно. С полгода беду таскал, сам не свой…
Спасибо Марии Никитичне Савельевой, первой учительнице, скорби заметила да маме подсказала: не надо, дескать, парнишку ломать, где и взрослые не дюжат…В одно утро взяла крестик мама и более его не видел. Обрадовался, конечно. Ещё бы, таким как все стал! Позже в техникуме, переписывая из замусоленной тетрадки любимого Есенина, которого было не достать, вздрогнул от строк: стыдно мне, что я в бога верил, горько мне, что не верю теперь… Кому мешал медный крестик на черненьком гайтанчике у семилетнего сибирского казачонка и вообще – зачем так на православие люто взъелись? Пытались вослед за Москвой и души сделать кабацкими? Зачем? Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 07 мая 2015 10:38 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: mamin, Patriot, bgleo, svekolnik, Нечай, evstik, Полуденная, Alexandrov_2013, GalinaPavlodar, Надежда у этого пользователя есть и 1 других благодарностей
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
07 мая 2015 05:20 - 07 мая 2015 05:21 #29516
от аиртавич
НЕ ПОНЯТЬ…
Фамилии называть неловко… Припоминается, как слышал, что увидеть успел.
Поранился Павел на страсть божию. Главно, при пустяковом деле. Кабы в деляне иль на рубке ухода – куда ни шло. А тут поехал талов тюкнуть на плетень, и – на тебе. Топоры казачьи на бритву точены, чуть мимо – панахают не жалеючи, что мясо, что кость. Отыграло лёзо с гибкого прута на ногу, да по жиле, где бой. Исподницу порвал, жгутом стянул, а как на бричку заволокся, как Рыжка (кобыла его) домой доставила – не помнит. Таньша, жинка, кинулась в крик – кады успел нажраться, да середь недели!? – после разгляделась, саму отпаивали. С раны кровища пластом лезет, загустела стюднем…К Маруське бы, её час, она кровь заговаривает, да как? На Троицу гуляли вместе (Мария Павлу – сноха, за младшим его брательником) и разругались вдрабаган. Сноху выматерил, охармал всяко, страмил. С какими глазами к ней сейчас? Царица Небесная! А куды боле? Фельдшерица отъехала, в район звонить – к ночи будут. Маруся собралась сразу, прибёгли, душа в горле стукотит! Пашку с телеги снесли уж на землю, штанину, голяшку порезали…Таньше опять дурно, валится, помощница с неё…Ладно, соседки собрались. Маруся к ране склонилась, ойкает тихонько, головой качает.
- Прости…меня, - повинился Павел в два выдоха.
- Не шевелься, лежи вонэнто…- тут без паники надо, строже, чтобы надежду не сгасить.
- Глыбко…попал?…
- Не промахнулси…
- Теперя…што?… - казак тишал от накатной дрёмы.
Маруся поднялась. Родня к ней: либо отходит? не молчи! Сказала правду: боюсь, чижолый он. Таня и вовсе заблажила, детей подгарнула к подолу: сиротки, спокидает нас оборона наша державушка…
- Замолчь! – зазвенела голосом Маруся, - чичас же замолчь! Чтоб не слыхала! Воду грей…
Нашла взглядом тот самый топор, с ним к Пашке села, кренится, плачет, молитвы или заговоры шепчет. А из раны текёт и текёт. Не достают слова, маловато в них сил. Платком с головы обтёрла топор, кофту скинула…
- Ты што сдумала, Марфа! – кинулись было к ней.
- Не подходь! Детей уведите, - кажись, вот-вот порвётся внутри Маруси какая-то донельзя натянутая струна. Люди отпрянули, замерли поодаль. А она топором по руке своей – раз! Ахнули, когда плеснуло по белой коже, на траву даже…
- Не надо…зря уже, - Пашка почуял, что к ране горячее прижали.
- Тебя не спросила…
- Строжишься…не простила…
- Ничё, сестрой кровной стану, материть меньше будешь…
Замерли оба. Соседки ремков нанесли, укрыли. Пашка бредил, Маруся молилась. Долгонько сидели так на траве перед двором. Кобылу отвели пастись, из людей кто остался хозяйку успокаивать. Старух отогнали – не поминки вам…С час минуло – Маруся зашевелилась вставать, ей подсобили. Не узнать, прям. Лицо умучено, губы покусаны, вся ровно пеплом посыпана. Под руки в дом, Пашку следом, очухался вроде… Дивуются все. У обоих раны коркой на глазах ссыхаются…Под вечер поспела из района врачица, зашила-заштопала, всё другое сделала, ехать с дому больной наотрез отказался.
- Ничего не пойму, Сергей Иванович! – взволнованно мерила шагами кабинет главврача только что прибывшая из Аиртава врач-хирург, - у меня за плечами, извините, Первый медицинский, и я в прострации. Рана, потеря крови ужасные…Чего можно нашептать? Зачем она себя топором? Ну, согласитесь, шаманство дикое! А ведь на дворе 1959 год! Только я своими глазами результат видела. Он поразителен! Хотя его быть не должно в сложившихся обстоятельствах, понимаете? Это даже названия не имеет. Прямое переливание крови? Ха! У телеги, без анализов, катетеров? Ой, да о чём я? Там полный абсурд! Мистика в кубе! Но она - Маруся, или как её?- добилась! Объясните…
- Вы, голубушка, успокойтесь. И много не рассказывайте другим, не поймут. Суть не в том, сколько классов та казачка окончила. У них, знаете ли, особенная специфика, воля, характер, - ещё и веру хотел добавить старый доктор, да смолчал, обойдясь общими фразами. А врачица думала: решилась бы она ради спасения другого человека переступить болевой порог и, говоря прямо, рискнуть собой столь же самозабвенно? Зябко повела плечами от неожиданного озноба перед макси- кардинальным и, слава богу, умозрительным выбором. Врать себе бессмысленно: не смогла бы, нет…Честь имею, аиртавич.
Фамилии называть неловко… Припоминается, как слышал, что увидеть успел.
Поранился Павел на страсть божию. Главно, при пустяковом деле. Кабы в деляне иль на рубке ухода – куда ни шло. А тут поехал талов тюкнуть на плетень, и – на тебе. Топоры казачьи на бритву точены, чуть мимо – панахают не жалеючи, что мясо, что кость. Отыграло лёзо с гибкого прута на ногу, да по жиле, где бой. Исподницу порвал, жгутом стянул, а как на бричку заволокся, как Рыжка (кобыла его) домой доставила – не помнит. Таньша, жинка, кинулась в крик – кады успел нажраться, да середь недели!? – после разгляделась, саму отпаивали. С раны кровища пластом лезет, загустела стюднем…К Маруське бы, её час, она кровь заговаривает, да как? На Троицу гуляли вместе (Мария Павлу – сноха, за младшим его брательником) и разругались вдрабаган. Сноху выматерил, охармал всяко, страмил. С какими глазами к ней сейчас? Царица Небесная! А куды боле? Фельдшерица отъехала, в район звонить – к ночи будут. Маруся собралась сразу, прибёгли, душа в горле стукотит! Пашку с телеги снесли уж на землю, штанину, голяшку порезали…Таньше опять дурно, валится, помощница с неё…Ладно, соседки собрались. Маруся к ране склонилась, ойкает тихонько, головой качает.
- Прости…меня, - повинился Павел в два выдоха.
- Не шевелься, лежи вонэнто…- тут без паники надо, строже, чтобы надежду не сгасить.
- Глыбко…попал?…
- Не промахнулси…
- Теперя…што?… - казак тишал от накатной дрёмы.
Маруся поднялась. Родня к ней: либо отходит? не молчи! Сказала правду: боюсь, чижолый он. Таня и вовсе заблажила, детей подгарнула к подолу: сиротки, спокидает нас оборона наша державушка…
- Замолчь! – зазвенела голосом Маруся, - чичас же замолчь! Чтоб не слыхала! Воду грей…
Нашла взглядом тот самый топор, с ним к Пашке села, кренится, плачет, молитвы или заговоры шепчет. А из раны текёт и текёт. Не достают слова, маловато в них сил. Платком с головы обтёрла топор, кофту скинула…
- Ты што сдумала, Марфа! – кинулись было к ней.
- Не подходь! Детей уведите, - кажись, вот-вот порвётся внутри Маруси какая-то донельзя натянутая струна. Люди отпрянули, замерли поодаль. А она топором по руке своей – раз! Ахнули, когда плеснуло по белой коже, на траву даже…
- Не надо…зря уже, - Пашка почуял, что к ране горячее прижали.
- Тебя не спросила…
- Строжишься…не простила…
- Ничё, сестрой кровной стану, материть меньше будешь…
Замерли оба. Соседки ремков нанесли, укрыли. Пашка бредил, Маруся молилась. Долгонько сидели так на траве перед двором. Кобылу отвели пастись, из людей кто остался хозяйку успокаивать. Старух отогнали – не поминки вам…С час минуло – Маруся зашевелилась вставать, ей подсобили. Не узнать, прям. Лицо умучено, губы покусаны, вся ровно пеплом посыпана. Под руки в дом, Пашку следом, очухался вроде… Дивуются все. У обоих раны коркой на глазах ссыхаются…Под вечер поспела из района врачица, зашила-заштопала, всё другое сделала, ехать с дому больной наотрез отказался.
- Ничего не пойму, Сергей Иванович! – взволнованно мерила шагами кабинет главврача только что прибывшая из Аиртава врач-хирург, - у меня за плечами, извините, Первый медицинский, и я в прострации. Рана, потеря крови ужасные…Чего можно нашептать? Зачем она себя топором? Ну, согласитесь, шаманство дикое! А ведь на дворе 1959 год! Только я своими глазами результат видела. Он поразителен! Хотя его быть не должно в сложившихся обстоятельствах, понимаете? Это даже названия не имеет. Прямое переливание крови? Ха! У телеги, без анализов, катетеров? Ой, да о чём я? Там полный абсурд! Мистика в кубе! Но она - Маруся, или как её?- добилась! Объясните…
- Вы, голубушка, успокойтесь. И много не рассказывайте другим, не поймут. Суть не в том, сколько классов та казачка окончила. У них, знаете ли, особенная специфика, воля, характер, - ещё и веру хотел добавить старый доктор, да смолчал, обойдясь общими фразами. А врачица думала: решилась бы она ради спасения другого человека переступить болевой порог и, говоря прямо, рискнуть собой столь же самозабвенно? Зябко повела плечами от неожиданного озноба перед макси- кардинальным и, слава богу, умозрительным выбором. Врать себе бессмысленно: не смогла бы, нет…Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 07 мая 2015 05:21 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: mamin, Patriot, bgleo, svekolnik, sibirec, Куренев, Полуденная, GalinaPavlodar
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
07 мая 2015 05:32 #29517
от аиртавич
Пенки драть, серку жевать. (Пенка – сладковатый слой заболони). Дрова или строевой лес березовые кому привезут – там и ребячий появ, налетай. Снимается береста, покуда откладываем в сторонку её рулоны. Обнажается зеленая кора. Её аккуратно поддеваем ножичком, предварительно надрезав, чтоб не лопалась, она отстаёт от ствола и с обратной стороны коры, на изломе отдирается белесая плёнка. То и есть пенка. Жуём на здоровье. Лакомство почиталось, его порой «заготавливали», чтоб угостить друзей, когда шли «за коровами», то есть встречать стадо вечером и куда собиралась в основном детвора. Долго пенки не хранились. Заболонь быстро грубела, становилась неедовой. Это не всё. Процесс продолжался. Голый ствол тут же скоблился ножом, кашицу с лезвия - в рот. Само то!
Вообще, березка для сибирца навроде сестрицы родной, так же обиходит, угоит, пропасть не даст. Даже по мелочи. Пенки, сок загустелый поели – спасибо. Настал черёд бересты. Часть, само собой, на разжижку в поленницы заложить. А малую толику порезать кусочками и отдать маме. Та «первичное сырьё» коровьим маслом смажет, на огороде (там по низу у нас яр до лета тёк) «мини-заводик» сообразит – ямка, кастрюлька с водицей, чугун со сковородкой да костерок. Раз-два пахнуло вкусным дымком – готова жвачка. По-нашему – серка. Духмяная, зубы чистит, рот освежает, лечит потому что присутствие дёгтя явное, а его целебные и гигиенические качества нашим предкам поболе нас были известны. И скотину лечили, и себя пользовали. Жевать серку для молодёжи – любимое занятие. Коли жёсткая, маслицем сдобри чуть – мягчеет, щелкает на зубах. Эх, аж дёсны зазуделись…
Что ребетня похватала, то её. Мать остатки серки сомнет, а время есть – в комочки на разовые порции поделит, скатает и – в посудину с водой, в темно место. Сроду ничего не брало! Антисептические свойства! Неделями лежат черненькие шарики в воздушных пузырьках, будто в упаковке какой, когда надо – доставай и в рот. Смак! Кстати, в стары времена, струхнувшего человека свойски ободряли: что, паря, готов серкой… (какать, если печатно сказать). По мне, если бы кто сейчас догадался варить серку (жвачку) из бересты на широкую продажу – большое дело бы поднял. И для здоровья народа, и для себя, конечно. Ушлые ребята за бугром на полимерных «диролах» миллиарды сколотили, а серка – природный экологически чистый, офигенно полезный продукт! Чуть-чуть рекламы – отбою не будет! Дарю сибирским промышленникам идею со жвачкой а ля рюсс совершенно «бизваздмездно», как сова из мультика. Честь имею, аиртавич.
Вообще, березка для сибирца навроде сестрицы родной, так же обиходит, угоит, пропасть не даст. Даже по мелочи. Пенки, сок загустелый поели – спасибо. Настал черёд бересты. Часть, само собой, на разжижку в поленницы заложить. А малую толику порезать кусочками и отдать маме. Та «первичное сырьё» коровьим маслом смажет, на огороде (там по низу у нас яр до лета тёк) «мини-заводик» сообразит – ямка, кастрюлька с водицей, чугун со сковородкой да костерок. Раз-два пахнуло вкусным дымком – готова жвачка. По-нашему – серка. Духмяная, зубы чистит, рот освежает, лечит потому что присутствие дёгтя явное, а его целебные и гигиенические качества нашим предкам поболе нас были известны. И скотину лечили, и себя пользовали. Жевать серку для молодёжи – любимое занятие. Коли жёсткая, маслицем сдобри чуть – мягчеет, щелкает на зубах. Эх, аж дёсны зазуделись…
Что ребетня похватала, то её. Мать остатки серки сомнет, а время есть – в комочки на разовые порции поделит, скатает и – в посудину с водой, в темно место. Сроду ничего не брало! Антисептические свойства! Неделями лежат черненькие шарики в воздушных пузырьках, будто в упаковке какой, когда надо – доставай и в рот. Смак! Кстати, в стары времена, струхнувшего человека свойски ободряли: что, паря, готов серкой… (какать, если печатно сказать). По мне, если бы кто сейчас догадался варить серку (жвачку) из бересты на широкую продажу – большое дело бы поднял. И для здоровья народа, и для себя, конечно. Ушлые ребята за бугром на полимерных «диролах» миллиарды сколотили, а серка – природный экологически чистый, офигенно полезный продукт! Чуть-чуть рекламы – отбою не будет! Дарю сибирским промышленникам идею со жвачкой а ля рюсс совершенно «бизваздмездно», как сова из мультика. Честь имею, аиртавич.
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, Нечай, evstik, Viktor, Надежда
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
09 мая 2015 02:33 - 16 мая 2015 02:26 #29543
от аиртавич
Вероятно, мы росли (1950-60 годы) примерно так же, как и дореволюционные казачата. С поправкой – «шибко вольные стали». А как не стать? В единоличном хозяйстве малец всегда и для всех на виду, рядом. Его многие «струнили» - родители, старики (не только кровные, но и станичные), братья, сёстры. В дому и по нескольку семей жили – воспитателей хватало. Не забалуешь. Лет с 12-14, считай, тятька на полный разряд ставил, уже и на заимку брали пособлять*. Со школой вообще не заморачивались. Один-два класса станичной и шабашили. Отец в семье родился старшим парнем, образование для всех станичных старших детей имел классическое: «полтора и коридор». Потому как дед Андрей отрубил: а дрова с кем пилить? Младшим везло больше, могли и все 4 класса кончить. При колхозе – детям ходу прибавилось, слава Октябрю! А доглядать особо оказалось некому. Мать с отцом на работе с утра до ночи, дедов у нас… редко у кого осталось. Войны, рассказачивания-раскулачивания, лагеря, переселения повыбили, обредили их едва не начисто. Старшие дети от младших сами виляли. По себе знаю. Оставались баушки. Их, конечно, «слухались», однако норовили через раз, припасая для этого подходящие случаи.
У родителей нас затевалось четверо. Двое (сестра и брат) померли, остались мы с Сашкой, он на 5 лет младше. Разница в летах огромная, если один школьную лямку за партой тянет, другой ещё мимо поганого ведра промахивается, хоть и подсвечиваешь ему. Попозже дело, правда, веселей тронулось. Благодаря тому, что попал братка под умело налаженное наставничество (которое он, гад, так и не оценил). Вот кое-что из суровых будней той далекой уже жизни. Скажем: посылается малой на двор (ну, по естественным надобностям, условно говоря) и там заполошно орёт, будто на вилы сел, прям на все четыре рожка. Баушка с криком « а бодай бы тебя!» споро выскакивает наружу, ищет, где его, варнака, угораздило. В энтот секунд мне следоват быстро залезть в её (для нас заветный) сундучок под родительской кроватью в горнице, отмычкой отщёлкнуть замочек, набрать конфет из нетленных припасов, оставить «всё как лежало» и захлопнуться. Чу! Санька орёт в другой раз. Это его баушка нашла, ухо вертит: чего орал, окаянный? Братка заученно отвечает: петуха дражнил… («легенды» прорабатывались серьёзные). Стукают дверью, я – спешу навстречу: ой, что там, баб Поль? Оно, конечно, - риск, но без него «жись пресная» и потом: младшего-то учить надоть, покель сам в силах, как дед Варфашка выражается…Зато опосля весело и бодро шуршим обёртками на печке.
Признаться, в схеме случались и проколы. Пелагея Ефремовна глуховатой была, зато нюх – лежать, Мухтар! Управившись в кути, лезла к нам на печь передохнуть до обеда. Обёртки мы (не уси усёного – дерзил Сашка) конспиративно прятали в вязанки лука, но духман карамели или начинки из повидла иногда не успевал выветриться и мгновенно улавливался баушкой. С горестным возгласом: «Опеть, ироды!» катилась по печным приступкам вниз, на скамейку, в горницу к сундучку. Мы замирали – считай, момент истины! Всегда же на грани провала ходишь… Увы, чаще звучало: крапивно семя, кады токо подавитесь! Засекла, узолок не так сложил. Теперь – полундра! Вылетали в калошах, чунях на босу ногу в какой на себе одёжке, а то и без. Задействовали схему на случай провала. Пока баушка отводит душу, трясёмся, изображая сирот казанских, бухыкаем в жестокой простуде. Наконец, в клубах пара открывается дверь и первый тур переговоров:
- А ну марш в избу!
- Не-е, скобунать будешь, - давит слезу младшая сторона.
- Марш, кому сказано, балдаи чортовы! – это она дратует нас тем, будто её Чернявские из Имантава получше нас будут, Савельевых с Аиртава. Да слыхали не раз! С чего взяла только? Обижаемся смертельно, делаем вид, что конфетный инцидент с энтого момента (как бытовая мелочь) уже совершенно не причем, вопрос дорастает до нравственных высот – за родову, за Балдаёв страдаем, невесть по каким статьям мстят нам, энти бармашатники (прозвище имантавских)…
- Да сотана с вами, мёрзни волчий хвост!
Ага, ничья в раунде. Холод давит, трясёт всерьез. За дверью – молчок, прибавляем громкость и кашляем так, что со страху уже все синички и чилики со двора вылетели, а Бобка цепь натянул, выть собрался. Мелкий готов сдаться, гундит: конфеты, дескать, съедены, а за удовольствие и фраер платит. Ставлю ему условие: считаю до 50, не откроет – сдаёмся. На цифре 27 (интуиция для жигана – первая вещь!) переговоры возобновляются. Стороны находят компромисс. Баушка пальцем нас не трогает (говны пёсьи! – это она уже от бессилия, поскольку сильные выражения есть признак слабости), обскажет ситуацию вечером, а уж мать нам задаст «лампасеек»! Мы довольны: вечером – это когда ещё… Взлетаем на печку, отгораживаемся пимами (тут лежат чёсанки - выходные валенки родителей, бабушкины магазинные помягче, ну и наши). Она укладывается с краю, затихает. Всхлипывает, пуская слюнку, Сашка: готов. Мне зачем средь бела дня спать? Осторожно беру мешочек со «скотным двором», перелажу через спящих. Баушка шевельнулась, тревожу напоследок: можно в горницу? Она сердито задёргивает ситцевую занавеску: делайте, што хотите! Расцениваю сие как знак согласия. Впереди ждёт серьёзное дело. Но о нём - в другой раз, если позволите. Честь имею, аиртавич.
* тончайший нюанс! Разница в смысловых значениях схожих слов, а именно: «пособлять» - работать наравне, рядом, ломить вовсю, без скидок; «поДсоблять» - помогать, где-то сбоку, подать-принести, если и работать, то вторым номером… Так в Аиртавской понимали. Забылось, а тут вдруг припомнил.
У родителей нас затевалось четверо. Двое (сестра и брат) померли, остались мы с Сашкой, он на 5 лет младше. Разница в летах огромная, если один школьную лямку за партой тянет, другой ещё мимо поганого ведра промахивается, хоть и подсвечиваешь ему. Попозже дело, правда, веселей тронулось. Благодаря тому, что попал братка под умело налаженное наставничество (которое он, гад, так и не оценил). Вот кое-что из суровых будней той далекой уже жизни. Скажем: посылается малой на двор (ну, по естественным надобностям, условно говоря) и там заполошно орёт, будто на вилы сел, прям на все четыре рожка. Баушка с криком « а бодай бы тебя!» споро выскакивает наружу, ищет, где его, варнака, угораздило. В энтот секунд мне следоват быстро залезть в её (для нас заветный) сундучок под родительской кроватью в горнице, отмычкой отщёлкнуть замочек, набрать конфет из нетленных припасов, оставить «всё как лежало» и захлопнуться. Чу! Санька орёт в другой раз. Это его баушка нашла, ухо вертит: чего орал, окаянный? Братка заученно отвечает: петуха дражнил… («легенды» прорабатывались серьёзные). Стукают дверью, я – спешу навстречу: ой, что там, баб Поль? Оно, конечно, - риск, но без него «жись пресная» и потом: младшего-то учить надоть, покель сам в силах, как дед Варфашка выражается…Зато опосля весело и бодро шуршим обёртками на печке.
Признаться, в схеме случались и проколы. Пелагея Ефремовна глуховатой была, зато нюх – лежать, Мухтар! Управившись в кути, лезла к нам на печь передохнуть до обеда. Обёртки мы (не уси усёного – дерзил Сашка) конспиративно прятали в вязанки лука, но духман карамели или начинки из повидла иногда не успевал выветриться и мгновенно улавливался баушкой. С горестным возгласом: «Опеть, ироды!» катилась по печным приступкам вниз, на скамейку, в горницу к сундучку. Мы замирали – считай, момент истины! Всегда же на грани провала ходишь… Увы, чаще звучало: крапивно семя, кады токо подавитесь! Засекла, узолок не так сложил. Теперь – полундра! Вылетали в калошах, чунях на босу ногу в какой на себе одёжке, а то и без. Задействовали схему на случай провала. Пока баушка отводит душу, трясёмся, изображая сирот казанских, бухыкаем в жестокой простуде. Наконец, в клубах пара открывается дверь и первый тур переговоров:
- А ну марш в избу!
- Не-е, скобунать будешь, - давит слезу младшая сторона.
- Марш, кому сказано, балдаи чортовы! – это она дратует нас тем, будто её Чернявские из Имантава получше нас будут, Савельевых с Аиртава. Да слыхали не раз! С чего взяла только? Обижаемся смертельно, делаем вид, что конфетный инцидент с энтого момента (как бытовая мелочь) уже совершенно не причем, вопрос дорастает до нравственных высот – за родову, за Балдаёв страдаем, невесть по каким статьям мстят нам, энти бармашатники (прозвище имантавских)…
- Да сотана с вами, мёрзни волчий хвост!
Ага, ничья в раунде. Холод давит, трясёт всерьез. За дверью – молчок, прибавляем громкость и кашляем так, что со страху уже все синички и чилики со двора вылетели, а Бобка цепь натянул, выть собрался. Мелкий готов сдаться, гундит: конфеты, дескать, съедены, а за удовольствие и фраер платит. Ставлю ему условие: считаю до 50, не откроет – сдаёмся. На цифре 27 (интуиция для жигана – первая вещь!) переговоры возобновляются. Стороны находят компромисс. Баушка пальцем нас не трогает (говны пёсьи! – это она уже от бессилия, поскольку сильные выражения есть признак слабости), обскажет ситуацию вечером, а уж мать нам задаст «лампасеек»! Мы довольны: вечером – это когда ещё… Взлетаем на печку, отгораживаемся пимами (тут лежат чёсанки - выходные валенки родителей, бабушкины магазинные помягче, ну и наши). Она укладывается с краю, затихает. Всхлипывает, пуская слюнку, Сашка: готов. Мне зачем средь бела дня спать? Осторожно беру мешочек со «скотным двором», перелажу через спящих. Баушка шевельнулась, тревожу напоследок: можно в горницу? Она сердито задёргивает ситцевую занавеску: делайте, што хотите! Расцениваю сие как знак согласия. Впереди ждёт серьёзное дело. Но о нём - в другой раз, если позволите. Честь имею, аиртавич.
* тончайший нюанс! Разница в смысловых значениях схожих слов, а именно: «пособлять» - работать наравне, рядом, ломить вовсю, без скидок; «поДсоблять» - помогать, где-то сбоку, подать-принести, если и работать, то вторым номером… Так в Аиртавской понимали. Забылось, а тут вдруг припомнил.
Последнее редактирование: 16 мая 2015 02:26 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: mamin, Шиловъ, Patriot, bgleo, svekolnik, sibirec, Нечай, Игорь, evstik, Полуденная у этого пользователя есть и 1 других благодарностей
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
29 мая 2015 04:31 - 29 мая 2015 04:42 #29857
от аиртавич
Одну часть затрону – знахари. В Аиртавской станице о них, независимо от пола, поминали многозначительно, с таинственным понижением голоса по громкости и дисканту: энта (имярек)? она – у, «знает»… Мальцом внимаешь интонациям взрослых – сквозняк меж лопаток. Маракуешь умишком: чего «знает», об чём ведает? нешто колдуны?
Дед Ендовика (в «старо время» казак гвардейского полка) со скотом и птицей управлялся «суседям» на оторопь. По определению Сучьего Хвоста (первый аиртавский бич откуда-то из России): «военный дед, зуб даю»…Хотя обходительный, ласков до детвы и женщин, грамота в речах сквозит…Но! Куплял д.Петя нетель ли, корову – животина тем же вечером без налыгача к нему на двор со стада шагаёт. Как миленькая! Мимо родчего дома, на пригончик, где выросла, дажеть рогами не поведет. Прежняя хозяйка от ревности - в слёзы: я ли тебя не привечала, Вербочка? Дед перестренет (на пути к магазину жил): ты, Дуня, здря НАШУ коровку не забижай, она теперча вам со всех боков ЧУЖА, созналА? Ну, ступай с Богом! Евдокея, захолодев от веских ударений в словах (дедушко их в лоб забивал, не мигая прицелом глаз), припускает едва не рысью, с неделю другим проулком в лавку крадётся, лишь бы деда обойтить. Не украла, а чё-то стыдно…
С птицей у Ендовики другие приёмы. Гусят, цыплят, утят до единого скрозь ступицу тележного колеса баба Катя проталкивала, перед первым выпуском на улицу, под строгим призором старого гвардейца. Осенью у людей гуси по полям да прудам вольные делались, домой если ночевать сберутся, то – лётом, с криком заполошным, провода рвут, расшибаются. Лисы, волки, собаки (двуногих включая) табунки изрядно редят. У Ендовицкого деда Пети их будто на шнурке вечером с пруда ведут. Гусихи, молодые, гусак назади. Строем, в колонну по одному. Дед воротчики откроет, пересчитает: закрывай, мать, ночевать будем… Это как? А – так: «знает»!
Теперь – об личном. У Саньки, братки младшего, пристал лишай на лицо. Что ни делали…Росой с оконных стёкол мочили, тёплые конские «яблоки» прикладывали…Не считая вонючих донельзя мазей от врачицы (фельдшера аиртавского) Анны Васильевны. С малого пятнышка болячка за месяц до двошки разрослась. Не беспокоит навроде, но – на лице же! Когда врачица стала насылать в район, там, дескать, лишай вырежут либо скальпелем обцарапают, чтоб не рос – тута край! Надоть к Хомовне! Баушка жила за яром, третьей избой от углового пятистенка моего крёстного, Петра Варфаломеевича Савельева. Ага, собрались, значит, втроём: мама, Санька само собой, и я увязался. Хомовна глянула ранку, в прискрынке шкапчика порылась, к божнице отошла, с мамой тихонько об чём-то, крестятся….Мы с Санькой каральки уминаем – угощеньице, о своём шебуршим. Тут и домой пора. Даёт маме кулёчек и бумажку: присыпай вавку перед закатом, а прежде – молитовку прочитай…Дома я, конешко, нос в кулёчек засунул – мел в порошке, обнаковенный, на язык брал. Бумажку мама припрятала, да и не искал шибко. С неделю попудрили – исчезла болячка без следа! Это как?
Ещё раз ходили к Хомовне, когда появился другой братик, младенец, кричал сутками. По домашнему лечили, как водится, потом врачица колола, в больнице он волдырями пошёл, выписали. Хуже и хуже. Последняя надёжа - Хомовна. Праздник какой-то намечался, канун, как бы не Рожества…Баушка стряпалась, сдобой пахнет, кулагой, житом проросшим для кутьи. Опосля улицы с морозякой да сиверком навстречу – у печи уютно, ровно в сказке. Мама распеленала, Хомовна, вижу, плечами навроде обвяла, когда глянула: ты, Тоня, сядь покель на лавку, я щас…Сама чашку берёт, молока (кажись) влила, яичко, помню, сырое взболтала и какие-то крошки кинула сверху. Отруби, ли чё ли. Подглядываю аккуратно из-за спины её, мама качает братика. Смотрю, а крупинки те плавали, плавали и в крестик выстроились. С перекладинкой, ей-бо! Которы на могилках стоят. Мама встала: ну что там, Хомовна? А баушка рукой по краю чашки – стук, мама смотрит – а уже нету ничего.
- Ой, сёдни мутно мне, застит, на неделе зайдёшь…
- Не томи, бабунь, скажи хоть – плохо? – не сдержалась мама, плачет.
Не призналась Хомовна и я смолчал. Мамку жалко… Братик в дни помер.
И, наконец, совсем личный опыт. С армии пришёл, май-месяц блажит, сирень, ветрянки, талы цветом бузуют. У пролетья ведь под каждым кустом если не стол, так постеля… С полгода казаковал, аж плетни трещали. А к осени насели ячмени. В ноготь, здоровущие. Один сходит, другой мостится, а то и парами. Света белого не вижу в сурьёзном смысле. В клуб через силу соберёшься – там каждый с дулей к глазам лезет. Им – смех, ржут, а мне? Главно – ничё не помогает! Всё пил, и мазал чем ни советовали, тёр золотом, готов кукарекать, гавкать лишь бы…Не, видать в район пора, сдаваться. Иван Заруцкий, старший товарищ боевой, как-то заворачивает в проулок, не в сторону дома.
- Куды наладился? – стонаю раздраженно.
- Сиди вонэнто, - дерзит шофёр обычно спокойный.
Тормозит возле бабушки Катерины. Её неважно знал, жила - домик к озеру по улице. Матюгнулся на Яковлича, он ни в какую: десант – в воду! А, где мы не пропадали…За порогом поздоровкался, доложил чьих буду, с чем явился. Усадила на табуретку, смотрит: долго терпел? Помалкиваю, а в голове: терпел, что – дурак, теперь, вижу, другой раз – дурак. Ай-яй-ай…Комсомолец, за боевое разминирование медаль имеется, средне-техническое образование и – к бабке припёрся. Срамота! Дом терпимости в ленинской комнате, как называл подобные жизненные парадоксы комучроты майор Погодин. У баушки рука лёгонькая, пёрышком на голову опустилась. Не стала она об косяк биться, в трубу вылетать, в лебедя или жабу оборачиваться. Одно сказала: не шевельси…Шепчет, не разберу, наговор ли, зарок какой…Щепоткой ячмени с глаз как бы снимает, за меня отбрасывает, поплёвывает вослед, ровно подсолнушки лущит. Сижу, а самого смех разбирает – спасу нет. Токо что неудобно перед старым человеком, а так бы рванул с энтой хрени. Сдюжил, откланиваюсь. Шуткую: второй сеанс когда? Забудь таперь – отвечает суръёзно. И ведь сбылось! По сей день (тьфу-тьфу) не чесалось! Вот что это, а? Нет объяснения, хотя в жизни довелось приватно общаться с докторами всяческих наук и даже с парой-тройкой академиков. Когда видим удивительный результат, говорим: во! как бабка отшептала! Н-да, большую силу «знали» наши милые старушки, Царствие им Небесное. На моей памяти (1950-60-е годы) в станице проживало их несколько. Разной специализации. И по «калибру» различались, кто сильней «знал», кто послабже. Одни с травами лечили, другие только словом…Их услуг стеснялись будто, терпели до края, но когда припирало – бежали к баушкам. Жаль, почти всё и ушло с ними. Честь имею, аиртавич.
Дед Ендовика (в «старо время» казак гвардейского полка) со скотом и птицей управлялся «суседям» на оторопь. По определению Сучьего Хвоста (первый аиртавский бич откуда-то из России): «военный дед, зуб даю»…Хотя обходительный, ласков до детвы и женщин, грамота в речах сквозит…Но! Куплял д.Петя нетель ли, корову – животина тем же вечером без налыгача к нему на двор со стада шагаёт. Как миленькая! Мимо родчего дома, на пригончик, где выросла, дажеть рогами не поведет. Прежняя хозяйка от ревности - в слёзы: я ли тебя не привечала, Вербочка? Дед перестренет (на пути к магазину жил): ты, Дуня, здря НАШУ коровку не забижай, она теперча вам со всех боков ЧУЖА, созналА? Ну, ступай с Богом! Евдокея, захолодев от веских ударений в словах (дедушко их в лоб забивал, не мигая прицелом глаз), припускает едва не рысью, с неделю другим проулком в лавку крадётся, лишь бы деда обойтить. Не украла, а чё-то стыдно…
С птицей у Ендовики другие приёмы. Гусят, цыплят, утят до единого скрозь ступицу тележного колеса баба Катя проталкивала, перед первым выпуском на улицу, под строгим призором старого гвардейца. Осенью у людей гуси по полям да прудам вольные делались, домой если ночевать сберутся, то – лётом, с криком заполошным, провода рвут, расшибаются. Лисы, волки, собаки (двуногих включая) табунки изрядно редят. У Ендовицкого деда Пети их будто на шнурке вечером с пруда ведут. Гусихи, молодые, гусак назади. Строем, в колонну по одному. Дед воротчики откроет, пересчитает: закрывай, мать, ночевать будем… Это как? А – так: «знает»!
Теперь – об личном. У Саньки, братки младшего, пристал лишай на лицо. Что ни делали…Росой с оконных стёкол мочили, тёплые конские «яблоки» прикладывали…Не считая вонючих донельзя мазей от врачицы (фельдшера аиртавского) Анны Васильевны. С малого пятнышка болячка за месяц до двошки разрослась. Не беспокоит навроде, но – на лице же! Когда врачица стала насылать в район, там, дескать, лишай вырежут либо скальпелем обцарапают, чтоб не рос – тута край! Надоть к Хомовне! Баушка жила за яром, третьей избой от углового пятистенка моего крёстного, Петра Варфаломеевича Савельева. Ага, собрались, значит, втроём: мама, Санька само собой, и я увязался. Хомовна глянула ранку, в прискрынке шкапчика порылась, к божнице отошла, с мамой тихонько об чём-то, крестятся….Мы с Санькой каральки уминаем – угощеньице, о своём шебуршим. Тут и домой пора. Даёт маме кулёчек и бумажку: присыпай вавку перед закатом, а прежде – молитовку прочитай…Дома я, конешко, нос в кулёчек засунул – мел в порошке, обнаковенный, на язык брал. Бумажку мама припрятала, да и не искал шибко. С неделю попудрили – исчезла болячка без следа! Это как?
Ещё раз ходили к Хомовне, когда появился другой братик, младенец, кричал сутками. По домашнему лечили, как водится, потом врачица колола, в больнице он волдырями пошёл, выписали. Хуже и хуже. Последняя надёжа - Хомовна. Праздник какой-то намечался, канун, как бы не Рожества…Баушка стряпалась, сдобой пахнет, кулагой, житом проросшим для кутьи. Опосля улицы с морозякой да сиверком навстречу – у печи уютно, ровно в сказке. Мама распеленала, Хомовна, вижу, плечами навроде обвяла, когда глянула: ты, Тоня, сядь покель на лавку, я щас…Сама чашку берёт, молока (кажись) влила, яичко, помню, сырое взболтала и какие-то крошки кинула сверху. Отруби, ли чё ли. Подглядываю аккуратно из-за спины её, мама качает братика. Смотрю, а крупинки те плавали, плавали и в крестик выстроились. С перекладинкой, ей-бо! Которы на могилках стоят. Мама встала: ну что там, Хомовна? А баушка рукой по краю чашки – стук, мама смотрит – а уже нету ничего.
- Ой, сёдни мутно мне, застит, на неделе зайдёшь…
- Не томи, бабунь, скажи хоть – плохо? – не сдержалась мама, плачет.
Не призналась Хомовна и я смолчал. Мамку жалко… Братик в дни помер.
И, наконец, совсем личный опыт. С армии пришёл, май-месяц блажит, сирень, ветрянки, талы цветом бузуют. У пролетья ведь под каждым кустом если не стол, так постеля… С полгода казаковал, аж плетни трещали. А к осени насели ячмени. В ноготь, здоровущие. Один сходит, другой мостится, а то и парами. Света белого не вижу в сурьёзном смысле. В клуб через силу соберёшься – там каждый с дулей к глазам лезет. Им – смех, ржут, а мне? Главно – ничё не помогает! Всё пил, и мазал чем ни советовали, тёр золотом, готов кукарекать, гавкать лишь бы…Не, видать в район пора, сдаваться. Иван Заруцкий, старший товарищ боевой, как-то заворачивает в проулок, не в сторону дома.
- Куды наладился? – стонаю раздраженно.
- Сиди вонэнто, - дерзит шофёр обычно спокойный.
Тормозит возле бабушки Катерины. Её неважно знал, жила - домик к озеру по улице. Матюгнулся на Яковлича, он ни в какую: десант – в воду! А, где мы не пропадали…За порогом поздоровкался, доложил чьих буду, с чем явился. Усадила на табуретку, смотрит: долго терпел? Помалкиваю, а в голове: терпел, что – дурак, теперь, вижу, другой раз – дурак. Ай-яй-ай…Комсомолец, за боевое разминирование медаль имеется, средне-техническое образование и – к бабке припёрся. Срамота! Дом терпимости в ленинской комнате, как называл подобные жизненные парадоксы комучроты майор Погодин. У баушки рука лёгонькая, пёрышком на голову опустилась. Не стала она об косяк биться, в трубу вылетать, в лебедя или жабу оборачиваться. Одно сказала: не шевельси…Шепчет, не разберу, наговор ли, зарок какой…Щепоткой ячмени с глаз как бы снимает, за меня отбрасывает, поплёвывает вослед, ровно подсолнушки лущит. Сижу, а самого смех разбирает – спасу нет. Токо что неудобно перед старым человеком, а так бы рванул с энтой хрени. Сдюжил, откланиваюсь. Шуткую: второй сеанс когда? Забудь таперь – отвечает суръёзно. И ведь сбылось! По сей день (тьфу-тьфу) не чесалось! Вот что это, а? Нет объяснения, хотя в жизни довелось приватно общаться с докторами всяческих наук и даже с парой-тройкой академиков. Когда видим удивительный результат, говорим: во! как бабка отшептала! Н-да, большую силу «знали» наши милые старушки, Царствие им Небесное. На моей памяти (1950-60-е годы) в станице проживало их несколько. Разной специализации. И по «калибру» различались, кто сильней «знал», кто послабже. Одни с травами лечили, другие только словом…Их услуг стеснялись будто, терпели до края, но когда припирало – бежали к баушкам. Жаль, почти всё и ушло с ними. Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 29 мая 2015 04:42 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, Нечай, evstik, Полуденная, Надежда
- evstik
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 251
- Репутация: 9
- Спасибо получено: 663
29 мая 2015 07:51 #29858
от evstik
Ай спасибо, Валерий Николаевич. Будто вернулся в детство, услышал как станичники "разговоры разговаривають". Возвращаясь осенью, после проведенного лета на Ишиме, с Новоникольска не мало удивлял я учителей словечками, ударением в словах... Тетка моя Таисья Александровна тоже "владела", от своей мама - моей бабушки переняла многое. Да вот дальше передать то не сумела - "комсомольцы да пионеры окаянные, прости Господи", кругом...
Спасибо сказали: Нечай, Полуденная, аиртавич
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
29 мая 2015 10:09 - 29 мая 2015 10:12 #29859
от аиртавич
"Передать" - это, Вячеслав Леонидович, для знахарок всегда не просто было. Чем сильней баушка, тем тяжельче.Так стары люди сказывали. Кому не удавалось совершить обряд ко времени - шибко маялись. В Аиртавской такие случаи происходили с Буравчихой, Булатихой. Говорят, трудно помирали. А баушки были сильными, издаля к ним с больными наезжали. Попутно вспомнилось... Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана тов Кунаев Д.А. богато отблагодарил за помощь своей родне со стороны чьей-то баушки, вроде как в Лобановской она проживала. Это тоже слыхал, давно...Может, что и спутал. Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 29 мая 2015 10:12 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: bgleo, Нечай, evstik, Полуденная
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
26 июнь 2015 14:42 - 28 июнь 2015 11:52 #30283
от аиртавич
Байка о знахарях, полагаю, сюда больше подходит, нежели в тему о медицине и сибирском здоровье, или как?
Не упомнить теперь, но чейтось дед в Аиртавской крепку силу имел, шибко «знал». Коней водил, каких в ближних станицах не держали. Сыновья, племянники его, внуки завсегда на отменных строевиках служили. И сроду он их, коней, то есть, не пас, не трёсся над ними. Отпускал, и ходили себе вольно, бывалоча и не путал, не то чтоб треножить… Наутре к воротам вертаются, пить давай либо ячменю. Один раз – нету! Суседи усмешки в бороды пустили: отэто знахарь, якри его! обмишулился, быдто мужик на ярманке…А дед своих утешает: ничё, к обеду пригонят лошадушек наших. Точно! Является варнак вЕрхом, косячок подгоняет ко двору, пару меринов, кобылу, стригунка на второй траве: забирай, дедушко, Христа ради, и прости нас, бес попутал, мы и не туда, чьих уводим. Ни по одной дороге уйти не удалось, не пошли кони и всё тут! Будто самих конокрадов на укрюк взяли да целу ночь круг станицы гоняли. Пока деду не вернули и «проповедь» не услыхали.
Со двора у него, из дому не токо кони - пучка кострыки не пропадало. А тут каким-то летом, будто бы евошнее сено вчистую свезли с покоса на Танькином логу. Добрый осанистый скирдяка. Тамошний аржанец – сам бы ел, да скотину не отташшишь. Старшуха, молодайки – в вой: скоко горбатились здря, штоб имя то сено мишкиным калтыком (каловый камень у медведя, образуется во время спячки навроде запора) стало! Он зыкнул: а ну сыть! располошились, ворОны…Через день, два ли велит: ну-к, баушка, на стол через часок сбери… Та руки в боки, стала фитой: чего ради? Он поясняет: артель едет, сенцо наше везёт, сенник надоть набить, опосля работничков покормишь, наломаются… Не стала далее расспрашивать-уточнять, карахтер у самого – порох, на такое нарвёсси… Ан, правда! Кряхтит тележный обоз по улице, пять престрашних возов, бастрыки – выше повети. По проулку сворачивают да к ним. Изволили быть еленовские мужики в азямах, старший шапку заломил: не серчай много, станишник, повинну голову меч не секёть…указуй, куды копнить. Сенник набили, яко мошну, ещё и прикладок получился ладный. Во как!
Ну, и ещё случай…Хозяйку дед брал в Челкарском, теперь кады- ни- кады, а наезжала своих в посёлке проведать, матерь с отцом, родову… Тута на Анну Зимню, кажись, вдругорядь наладилась. ПогОстила там скоко-то, крестник на кошёвке назать повёз. Дорога сходная, по озеру, рази што ветерок встреч, арыцкий, зато снегу мало, полозья раскатисто идут…Токо хруст от подков. Чё там да как – не знаю, она ли упросила крестника, либо он заторопился засветло в Челкаре быть – однако расстались они до станицы, на ГрязЯх, перед Первой пристанью. Ничё особого! До околицы и версты нету, а «баушке» той, между прочим, 40, а может и помене лет. Прогуляется перед вечерей. Ага, высадил, значит, за мыском скрылся, она чёсанками скоренько перебирает, а тут и они! Грунцой с Маленькой сопки спускаются вперехват. Пять, да белы каки-то, с добрых телят ростом…Волки! У них самый гон, Волчий сват. Вот она – смертушка, кричи ни кричи, спроть ветра кто услышит? Порвут, как барьку. Опосля сказывала: я, грит, шалю разболокала да накрылась ей, сидю, как алконост в энтой джаламейке (палатке) да псалмы пою, каки на ум идут…оне рядом когтями скребут, грызуцца меж собой…не знай, сколь молилась, покель сам с Микишей да Ваньшей подскОчили, слобонили…шалю жалко, примерзла, стали отдирать - кисти поредили… А дома что произошло, оказывается? Дед ни с того, ни с сего как заорёт сыновьям: нА конь! Трёхрожки (вилы деревянные, длинные) заместо пик похватали, да на озеро жейдаком, в полный карьер, будто «сполох» отрядный заЯвил. Вылетели на простор – волки на махах берегом уходят, мать сидит под шалью в желтом кругу, всё зассано. Зверей будто отваживали от крови, токо задни лапы задирали бесперечь, чтоб лютость сорвать, ли чё ли…Что тут скажешь? Честь имею, аиртавич.
Не упомнить теперь, но чейтось дед в Аиртавской крепку силу имел, шибко «знал». Коней водил, каких в ближних станицах не держали. Сыновья, племянники его, внуки завсегда на отменных строевиках служили. И сроду он их, коней, то есть, не пас, не трёсся над ними. Отпускал, и ходили себе вольно, бывалоча и не путал, не то чтоб треножить… Наутре к воротам вертаются, пить давай либо ячменю. Один раз – нету! Суседи усмешки в бороды пустили: отэто знахарь, якри его! обмишулился, быдто мужик на ярманке…А дед своих утешает: ничё, к обеду пригонят лошадушек наших. Точно! Является варнак вЕрхом, косячок подгоняет ко двору, пару меринов, кобылу, стригунка на второй траве: забирай, дедушко, Христа ради, и прости нас, бес попутал, мы и не туда, чьих уводим. Ни по одной дороге уйти не удалось, не пошли кони и всё тут! Будто самих конокрадов на укрюк взяли да целу ночь круг станицы гоняли. Пока деду не вернули и «проповедь» не услыхали.
Со двора у него, из дому не токо кони - пучка кострыки не пропадало. А тут каким-то летом, будто бы евошнее сено вчистую свезли с покоса на Танькином логу. Добрый осанистый скирдяка. Тамошний аржанец – сам бы ел, да скотину не отташшишь. Старшуха, молодайки – в вой: скоко горбатились здря, штоб имя то сено мишкиным калтыком (каловый камень у медведя, образуется во время спячки навроде запора) стало! Он зыкнул: а ну сыть! располошились, ворОны…Через день, два ли велит: ну-к, баушка, на стол через часок сбери… Та руки в боки, стала фитой: чего ради? Он поясняет: артель едет, сенцо наше везёт, сенник надоть набить, опосля работничков покормишь, наломаются… Не стала далее расспрашивать-уточнять, карахтер у самого – порох, на такое нарвёсси… Ан, правда! Кряхтит тележный обоз по улице, пять престрашних возов, бастрыки – выше повети. По проулку сворачивают да к ним. Изволили быть еленовские мужики в азямах, старший шапку заломил: не серчай много, станишник, повинну голову меч не секёть…указуй, куды копнить. Сенник набили, яко мошну, ещё и прикладок получился ладный. Во как!
Ну, и ещё случай…Хозяйку дед брал в Челкарском, теперь кады- ни- кады, а наезжала своих в посёлке проведать, матерь с отцом, родову… Тута на Анну Зимню, кажись, вдругорядь наладилась. ПогОстила там скоко-то, крестник на кошёвке назать повёз. Дорога сходная, по озеру, рази што ветерок встреч, арыцкий, зато снегу мало, полозья раскатисто идут…Токо хруст от подков. Чё там да как – не знаю, она ли упросила крестника, либо он заторопился засветло в Челкаре быть – однако расстались они до станицы, на ГрязЯх, перед Первой пристанью. Ничё особого! До околицы и версты нету, а «баушке» той, между прочим, 40, а может и помене лет. Прогуляется перед вечерей. Ага, высадил, значит, за мыском скрылся, она чёсанками скоренько перебирает, а тут и они! Грунцой с Маленькой сопки спускаются вперехват. Пять, да белы каки-то, с добрых телят ростом…Волки! У них самый гон, Волчий сват. Вот она – смертушка, кричи ни кричи, спроть ветра кто услышит? Порвут, как барьку. Опосля сказывала: я, грит, шалю разболокала да накрылась ей, сидю, как алконост в энтой джаламейке (палатке) да псалмы пою, каки на ум идут…оне рядом когтями скребут, грызуцца меж собой…не знай, сколь молилась, покель сам с Микишей да Ваньшей подскОчили, слобонили…шалю жалко, примерзла, стали отдирать - кисти поредили… А дома что произошло, оказывается? Дед ни с того, ни с сего как заорёт сыновьям: нА конь! Трёхрожки (вилы деревянные, длинные) заместо пик похватали, да на озеро жейдаком, в полный карьер, будто «сполох» отрядный заЯвил. Вылетели на простор – волки на махах берегом уходят, мать сидит под шалью в желтом кругу, всё зассано. Зверей будто отваживали от крови, токо задни лапы задирали бесперечь, чтоб лютость сорвать, ли чё ли…Что тут скажешь? Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 28 июнь 2015 11:52 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: mamin, Patriot, bgleo, Нечай, nataleks, денис, evstik, Надежда, 1968
- Patriot
- Не в сети
- kazak.68@inbox.ru
Меньше
Больше
- Сообщений: 2121
- Репутация: 89
- Спасибо получено: 5395
26 июнь 2015 17:32 #30285
от Patriot
В нашей семье часто употреблялось это слово. Приедем бывало к тёти на дачу, что дети, на грядки не смотрят. Вот тётя и прикрикнет:" Петька якри тебя, куда понесло".аиртавич пишет: якри его!
Спасибо сказали: Куренев, Нечай, 1968
- bgleo
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 2124
- Репутация: 106
- Спасибо получено: 5439
27 июнь 2015 19:02 #30297
от bgleo
С уважением, Борис Леонтьев
Валерий Николаевич, порадовали в очередной раз. СПАСИБО!
С уважением, Борис Леонтьев
Спасибо сказали: аиртавич
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
24 окт 2015 04:46 #31927
от аиртавич
Давно обещал...У каждого мало-мальского казачишки скотный двор был в 50-60-е годы того века, у справных – по 2. Толковей – не россыпью, а в холщовых мешочках с завязками сложенный. Увесисто гремят, тряхнешь - душе масленица. Двор, знамо дело, шутейный, неправдашный, зато учил малЫх сурьёзному, всамделишнему опыту – как скотину, двор и вобче жизню строить. «Скот» это – бабки, альчики, путовые кости коров, овечек, свиней, чуток петушиных да гусиных цевок (косточки с ног). Таскай, не зевай, когда баушка варёные на стюдень скотски ноги перебирает (говядину в Аиртавской называли – скотско мясо). Тута для казачкА, будто ярманка Атбасарская (крупная в СКВ была). Старая сердится: набирашь куды стоко? – ты, знай, откладывай липкие кости. Они (при воображении, конечно) скотиной делаются, без которой ты – не ты, а бишарА.
Азартно в бабки мы не играли. У старших, правда, захватил ещё коны всякие, залитые свинцом битки, гвоздари…Мы грех тешили в чику, об стенку, в орёл-решку, а то и в карточное очко. На шалбАны (щелчки в лоб). Деньги, заразы, не водились. В кино с яичком курьим бегали. Меняешь в магазине на деньгУ, купляешь билет у т.Лены Агеевой и – в тёмный зал. Скоко горя бывало с тем «бартером»… Большаки подбивают одного из малЫх поспорить. Уговор: тот прячет яйцо и ежли спорщик не отыскивает, отдаёт свой пятак. Мальцу дармовщина глаза застит, соглашается, ватага «помогает», яйцо прячут в «надёжно место» - под гнидник (шапку). Спорщик шарит по одёжке для близиру, а потом бьёт по голове мальца, яйцо за уши, по лбу текёт – «кино» за так.
А скотный двор – не хаханьки. Бабки разбираешь на воле. Как я в горнице устроился, стянув ряднинки (половички) на полу: из подпола меж плах дует. Коровы, волы, телята, бугай отдельно. Через жерди пригона – бараны. Сплюснутые бабки (забыл прозванье) – свиньи. Мослаки увесистые – лошади. Гурты, отары, косяки формируешь наособь, чтоб молодняк не стоптали и т.д. Скажем, волы, мерины хоть и подложены, но на коров да кобыл иногда скачут, черти, отсюда скоту беспокойство, в хозяйстве непорядок. Следует отделить от маток. Само собой – пригоны всем городишь, денники, конюшни, завозни для инвентаря. Сенники опять же…
Круг забот нескончаемо-вечный! Казак ведь не бегает от дому, ровно бес от грому. С фонарём зимой встаёшь, с ним и вечер приканчиваешь. Кормить-поить, стойла и ясли чистить, назём возить… Под рукой должно быть всё – сани, телеги и прочее. Маракуешь их из спичечных коробков, щепочек, проволочки медной, тюрючков (пустых катушек из-под ниток заместо передков), россыпь счётных палочек годится для перекладов, заплотин… Фантик дорогой конфеты, (сласть с год как из Караганды привозили, один остался, другие поменял с магарычом), увечная глиняная птичка… Всё сгодится! Фантик вроде – так себе, бумажка блескучая! А с головой приспособь, фанерку ею обтяни – карета золотая! Что у наказного атамана…
Свистульку-птичку и складешок весной у старьёвщика выменял на тряпки. Игрушка, ножичек были целы, да не настачишься, всё «горит». Есть солдатская пуговица, пара белых камушков с Лобановских Бугорков (высекать искры и ночью пугать Сашку), пара юрков (на них баушка мотает мытую пряжу, делались из гусиных горлышков, их при потрошении вязали в узелок и сушили). Лишнего нет. В запасе верёвочки, гартики (ремешки, супОньки), три редких гайки, увесистый медный алтын, на огороде отыскал, когда картошку рыли. Об пимы пошёркал с мелом – блестит как при царе, зараза, 1897 год. Антиресный болтик спёрли. Не иначе Шурка Пан (Максимов) уволок, он цакал, жмурился. Почечуй ему в то место! Ничё, наживём, казак у Бога не без милости…
Хозяйство знаний ждет, приходится у отца поглядывать, перенимать. Животина рук просит, ей замок на морду не повесишь да пошёл свистеть. В пинджаке, как городской ухарь. Мантулишь бесперечь, хучь на Паску, хучь на Введенье, когда даже варьзя (ворона) гнезда не гондобит - грех…
Бывало, часами мудрует казачок, расставляя всё, а то и покрикивая на какую-нибудь бодливую шалаву, запуская матюган вдогон свинье, что на картошку залезла… Жене даёт острастку: куды зенки вылупила? курей повадила, стожок спускают, яйца парят по назьмянкам! Хто клуш купать в кадушках будет да под тазы «рестовывать», чтоб парить не садились, а неслись до осени, я што ль? Сорвёсси от нервОв…А чё? Не знашь, за што хватацца. Токо прибрался – мобилизация второй очереди, германец на границах душепагубные дрюки затевает! Когда брательник рядом – оно легше всёж-ки: его на семью оставил, сам на войну аюром! А когда в отсутствии (приснул, дадон херов, на печке с баушкой) – тогда напряг… Но! Алягер ком алягер, будет петь артист Боярский, а казакам про то давно было известно. Отвоевался, победил, орденов набрал себе на грудя – домой вертаесся с-под граду Кенигсбергу (его тятя брал) и опеть, как белка в колесе… Дед Хивря (Корниенко) правду грит: весёлое горе – казачья жись!
Колгота, зато двор у сибирца – энто не дербень-дерюга (изба при мельнице), вокруг которой и прясла нет. Мельник тыкал пару берёзок, дак их кобыла Петьки Атасова, покель он молол, загрызла под корешки. Не зараза?! Все коновязи спортила, болесть у ней конская – жерди и всё подряд деревянное на щепку пускать. Никак не отвадят. Да сдалась 300 лет, чё на ум пришла? Порыв ветра стукнул ставнями, вернул к делам. Фуражировка ноне ни к чёрту. Сенозор пожёг травы. Двукосные места и на раз путём не рОдили. Про отаву не поминай…Вейник, чепыжник пришлось сшибать, чебуртала всякого в наброс, а с мочажин, степового сена в обрез. Лесного для телятишек, бараньчиков – вобче, считанные навильники. Ладно, хучь солома ничё. Хлеб глухой вырос, а тут опосля Ильи дожжики взялись, для колоса – мёртвому припарка, зато подгон полез, теперь он заместо зелёной добавки в пожниве. Эх, до Аксиньи Полукормки дотянуть бы…Там – Авдокея (кыргызы ругают: сначала пригреет, потом как даст по малахаю), но за ней Алексей Тёплый ( якши адам), когда всё чаще берётся дожигать снега русский (западный) ветер и от проталин травяной дух ободрят. Оно бы, по-хорошему, тягло перед весной на усиленную порцию поставить, да где кормА? Волы – они, конешно, и запаренную картошку умнут, а конь – животно строгая, овса, ячменя сыпь, чтоб пузо подобрал за зиму на соломе наетое. Да швах заместо зерна. Азатков не осталось, курям ведь тоже надо сыпать чё-то, и так гребешки, лапы поморозили, одна инвалидка прям на пятке бегает…Можа семена ещё раз провеять? Поддаёт думок зима-матушка, аж мозгА кипит…
От, за што лето люблю! Чичас бы паута (овод, слепень) поймать! С ним – скоро: крылья обрываешь, чтоб не улетел, дышлом за брюшко цепляешь телегу, смастыренную из тонкой медной проволочки (как и само дышло), - насекомое тянет, что тебе битюг артиллерийский (тятя сказывал, у немцев на войне престрашные были, куцые). Со скотиной по теплу – куды с добром! Сейчас бы энту вон отарку кыргызам отдал до Успенья на пастьбу. Окубай – «чэлэк надёжнай». Наших овечек ещё дед его пас. Теперь он с тятей тамырничает, его сын Егорка (Ергазы) мой друг будет. Быков пару на заимку взять для пашни, другие две пары – по второй и третьей траве - на вЫрос, да коровёшек пяток, нЕтели – туда же. Меж болотцами да околками найдут пастьбу, ребятишки присмотрят. Крупная рогатка – не бараны дикошарые, скотина смирная. За лето масла набить, натопить. Николой Зимним, когда в станице ярманка, - продать. Тут и копеечка в кубышку, что складывается на новую лобогрейку. Комолая корова перед Троицей отгуляется, бугай ей запежит – приплод нарОдится ранний. Лучше – бычок, Февраль. В пару вон тому, что есть. Бык без пары – болкун. А в паре левый – Цоб, правый – Цобе. Знай, когда запрягаешь. Потому как Цобе в борозде держаться обучен, не выскакивать, Цоб – рядом плуг тянет. Под ярмо заводишь, «шей» говоришь, заходи, дескать, подставляйся. Потом занозки железные вставляешь… Но это – летом, а где оно, летечко. Тут – вздох и кроткий взгляд на окошки в узорах и наледи.
Вобче, рогатка у меня справная, разной масти: полОвой, калиновой, волы – мурые с лысинами…Лошадей серых и карих держу. (Акварелью бабки мазюкал крадучись от Гальки Винтовкиной, мне красок только обещают купить). Тавро – ласточкин хвост на левом ухе, наше, фамильное. Всякого скота хватает. Живу от речки за три улицы. Как пускаю на водопой по проулку вниз к проруби, задние с ворот выходят, а первые уже вертаются, напимшись… Их тятя встревает, по пригонам да денникам, когда вёдро либо оттепель, разводит с малятами (внуки, правнуки). Н-да, детву мне придётся народить. В жёны Верку Потапову возьму, наверное. Ухлястывать пора начинать, а то время бегит, третий класс, не хватисся…
Да, с конями думать надо. Два строевика неприкасаемы, шибко не подпрягёшь – атаман фитиль вставит… Только налегке, где сено сграмадить, где дровишек слабый воз подвезти, почту в очередь сгонять до Арыка или в полковой штаб стафет… На ломовую работу мерин есть - Карька, добра лошадь, в борозде и быку спуску не даст, терпячий. Другому мерину к осени придётся подковы сдирать, совсем зубы съел Серко. В пароконной упряжи постромки слабо тянет, на ноги падает. Иль ярманки дождаться, да туда вывести? Вдруг мужик под хмельком цену даст поболе станичного коновала Сильченки. За ту монету и даганчика (жеребёнок-двухлетка) себе сторговать, а? Морока…
Стойла почищены, корма задаты, у яслей хрустомень. Нет сенцА – не прогневайся соломка! Крупняк в морозы прям оберемками хватает, скорей сычуг набить, опосля поляжет серку жевать. Лошади с кормёжкой задержатся, долЕй всех едят, у их отрыжек не бывает. В куржаке скот – холодА…Пора и себе завтракать. Фонарь в сенках сдунешь, через порог устало ввалишся. Сама ложками, чашками брякает, сбирает на стол. Галушки сварганила, либо затирку – мучным ноздри щекочет. Устало плюхаешься на лавку в красный угол…Тут я вскрикиваю, аж баушка слышит, ругается с печки: кады уймесся, идол! Спокою ни нОчем, ни днём от вас нет… Оплошал. А чё крикнул? Да хозяйка, ети её мать, чашку с варевом сунула. Хлебанул, ровно смолу кипящую, ну и голос дал… Учишь- учишь: чё ты калишь пишшу да суёшь с огня прям. Губы есть – дуй! Это она раз так ответила. Пришлось за волосья взять. На «жэншин» у меня карахтера нет, но когда случай из ряда – тогда обык казачий велит. Люби. как душу, тряси, как грушу – от д.Карпа Егорова слыхал. Груша – дерево такое, в Расеи растёт, сам-то не видал, однако трясут за что-то… С жинкой как по-другому? Расповадишь – на шею сядет, ноги свесит, Евина дочь. Истина – старей поповой кобылы, а плошают казаки. Только не я, моя не забалует! (Возвращаюсь в сегодня и думаю: может, с Веркой обождать сейчас - упрямая, Нелька Крылова тише). А, война план покажет!
Догадлив прикАзный: распоясался на крутую кашу! Так и я на галушки со шкварками накинулся, как остыли. Шалфея кружку вослед. В пот бросило. Цигарку скрутил у грубки, да опеть на двор. Марафет навести. Но сначала на крылечко перед сенками лохматки (рукавицы, мехом внутрь) под зад кинешь, чтоб коки-наки не застудить, посмалишь всласть, примечая недоделки. Бобка скулит, цепью брякает. Не, друг, жди хозяйку, её забота собаке кусок кинуть. Берёшь грабарку, пешню (примёрзлые котяхи отбивать), вилы назёмные, метёлку. Стару постилу, объедки пригартаешь к поленнице. В субботу вывезти на кучу. Назём – к заплоту, опосля в огород. Метёлкой прошёлся – двор угоен. Через часок скотину напоить из колодца и до обеда свободен.
…Что-то надоело валандаться со скотом. Голландка не остыла, от неё в дрёму кидает. Ходики поскрипывают. В окнах стемнело – снег повалил. Стянул половики под себя, укрылся маминой неодёванной куфайкой – чем не постеля? Подваливает кот, зализывает мне вихор на лбу. Думаю о мечте. Взять бы где сторожковую доху. Как у деды Миши, который с Ивделя той зимой гОстил. Тятин тулуп рядом с ней – будто Сашкина распашёнка. Престрашной величины доха и лохматости. Поди, дюжина собак на неё ушла. В энтой одёжине и Зинку Заруцкую оженихаю на раз. Сплю…
Так, примерно, воспитывались казачата на играх, «ролевых», как бы сейчас сказали. Метода верная. Дети запоминали: ЧТО делать, а взрослые наставляли: КАК. Честь имею, аиртавич.
Азартно в бабки мы не играли. У старших, правда, захватил ещё коны всякие, залитые свинцом битки, гвоздари…Мы грех тешили в чику, об стенку, в орёл-решку, а то и в карточное очко. На шалбАны (щелчки в лоб). Деньги, заразы, не водились. В кино с яичком курьим бегали. Меняешь в магазине на деньгУ, купляешь билет у т.Лены Агеевой и – в тёмный зал. Скоко горя бывало с тем «бартером»… Большаки подбивают одного из малЫх поспорить. Уговор: тот прячет яйцо и ежли спорщик не отыскивает, отдаёт свой пятак. Мальцу дармовщина глаза застит, соглашается, ватага «помогает», яйцо прячут в «надёжно место» - под гнидник (шапку). Спорщик шарит по одёжке для близиру, а потом бьёт по голове мальца, яйцо за уши, по лбу текёт – «кино» за так.
А скотный двор – не хаханьки. Бабки разбираешь на воле. Как я в горнице устроился, стянув ряднинки (половички) на полу: из подпола меж плах дует. Коровы, волы, телята, бугай отдельно. Через жерди пригона – бараны. Сплюснутые бабки (забыл прозванье) – свиньи. Мослаки увесистые – лошади. Гурты, отары, косяки формируешь наособь, чтоб молодняк не стоптали и т.д. Скажем, волы, мерины хоть и подложены, но на коров да кобыл иногда скачут, черти, отсюда скоту беспокойство, в хозяйстве непорядок. Следует отделить от маток. Само собой – пригоны всем городишь, денники, конюшни, завозни для инвентаря. Сенники опять же…
Круг забот нескончаемо-вечный! Казак ведь не бегает от дому, ровно бес от грому. С фонарём зимой встаёшь, с ним и вечер приканчиваешь. Кормить-поить, стойла и ясли чистить, назём возить… Под рукой должно быть всё – сани, телеги и прочее. Маракуешь их из спичечных коробков, щепочек, проволочки медной, тюрючков (пустых катушек из-под ниток заместо передков), россыпь счётных палочек годится для перекладов, заплотин… Фантик дорогой конфеты, (сласть с год как из Караганды привозили, один остался, другие поменял с магарычом), увечная глиняная птичка… Всё сгодится! Фантик вроде – так себе, бумажка блескучая! А с головой приспособь, фанерку ею обтяни – карета золотая! Что у наказного атамана…
Свистульку-птичку и складешок весной у старьёвщика выменял на тряпки. Игрушка, ножичек были целы, да не настачишься, всё «горит». Есть солдатская пуговица, пара белых камушков с Лобановских Бугорков (высекать искры и ночью пугать Сашку), пара юрков (на них баушка мотает мытую пряжу, делались из гусиных горлышков, их при потрошении вязали в узелок и сушили). Лишнего нет. В запасе верёвочки, гартики (ремешки, супОньки), три редких гайки, увесистый медный алтын, на огороде отыскал, когда картошку рыли. Об пимы пошёркал с мелом – блестит как при царе, зараза, 1897 год. Антиресный болтик спёрли. Не иначе Шурка Пан (Максимов) уволок, он цакал, жмурился. Почечуй ему в то место! Ничё, наживём, казак у Бога не без милости…
Хозяйство знаний ждет, приходится у отца поглядывать, перенимать. Животина рук просит, ей замок на морду не повесишь да пошёл свистеть. В пинджаке, как городской ухарь. Мантулишь бесперечь, хучь на Паску, хучь на Введенье, когда даже варьзя (ворона) гнезда не гондобит - грех…
Бывало, часами мудрует казачок, расставляя всё, а то и покрикивая на какую-нибудь бодливую шалаву, запуская матюган вдогон свинье, что на картошку залезла… Жене даёт острастку: куды зенки вылупила? курей повадила, стожок спускают, яйца парят по назьмянкам! Хто клуш купать в кадушках будет да под тазы «рестовывать», чтоб парить не садились, а неслись до осени, я што ль? Сорвёсси от нервОв…А чё? Не знашь, за што хватацца. Токо прибрался – мобилизация второй очереди, германец на границах душепагубные дрюки затевает! Когда брательник рядом – оно легше всёж-ки: его на семью оставил, сам на войну аюром! А когда в отсутствии (приснул, дадон херов, на печке с баушкой) – тогда напряг… Но! Алягер ком алягер, будет петь артист Боярский, а казакам про то давно было известно. Отвоевался, победил, орденов набрал себе на грудя – домой вертаесся с-под граду Кенигсбергу (его тятя брал) и опеть, как белка в колесе… Дед Хивря (Корниенко) правду грит: весёлое горе – казачья жись!
Колгота, зато двор у сибирца – энто не дербень-дерюга (изба при мельнице), вокруг которой и прясла нет. Мельник тыкал пару берёзок, дак их кобыла Петьки Атасова, покель он молол, загрызла под корешки. Не зараза?! Все коновязи спортила, болесть у ней конская – жерди и всё подряд деревянное на щепку пускать. Никак не отвадят. Да сдалась 300 лет, чё на ум пришла? Порыв ветра стукнул ставнями, вернул к делам. Фуражировка ноне ни к чёрту. Сенозор пожёг травы. Двукосные места и на раз путём не рОдили. Про отаву не поминай…Вейник, чепыжник пришлось сшибать, чебуртала всякого в наброс, а с мочажин, степового сена в обрез. Лесного для телятишек, бараньчиков – вобче, считанные навильники. Ладно, хучь солома ничё. Хлеб глухой вырос, а тут опосля Ильи дожжики взялись, для колоса – мёртвому припарка, зато подгон полез, теперь он заместо зелёной добавки в пожниве. Эх, до Аксиньи Полукормки дотянуть бы…Там – Авдокея (кыргызы ругают: сначала пригреет, потом как даст по малахаю), но за ней Алексей Тёплый ( якши адам), когда всё чаще берётся дожигать снега русский (западный) ветер и от проталин травяной дух ободрят. Оно бы, по-хорошему, тягло перед весной на усиленную порцию поставить, да где кормА? Волы – они, конешно, и запаренную картошку умнут, а конь – животно строгая, овса, ячменя сыпь, чтоб пузо подобрал за зиму на соломе наетое. Да швах заместо зерна. Азатков не осталось, курям ведь тоже надо сыпать чё-то, и так гребешки, лапы поморозили, одна инвалидка прям на пятке бегает…Можа семена ещё раз провеять? Поддаёт думок зима-матушка, аж мозгА кипит…
От, за што лето люблю! Чичас бы паута (овод, слепень) поймать! С ним – скоро: крылья обрываешь, чтоб не улетел, дышлом за брюшко цепляешь телегу, смастыренную из тонкой медной проволочки (как и само дышло), - насекомое тянет, что тебе битюг артиллерийский (тятя сказывал, у немцев на войне престрашные были, куцые). Со скотиной по теплу – куды с добром! Сейчас бы энту вон отарку кыргызам отдал до Успенья на пастьбу. Окубай – «чэлэк надёжнай». Наших овечек ещё дед его пас. Теперь он с тятей тамырничает, его сын Егорка (Ергазы) мой друг будет. Быков пару на заимку взять для пашни, другие две пары – по второй и третьей траве - на вЫрос, да коровёшек пяток, нЕтели – туда же. Меж болотцами да околками найдут пастьбу, ребятишки присмотрят. Крупная рогатка – не бараны дикошарые, скотина смирная. За лето масла набить, натопить. Николой Зимним, когда в станице ярманка, - продать. Тут и копеечка в кубышку, что складывается на новую лобогрейку. Комолая корова перед Троицей отгуляется, бугай ей запежит – приплод нарОдится ранний. Лучше – бычок, Февраль. В пару вон тому, что есть. Бык без пары – болкун. А в паре левый – Цоб, правый – Цобе. Знай, когда запрягаешь. Потому как Цобе в борозде держаться обучен, не выскакивать, Цоб – рядом плуг тянет. Под ярмо заводишь, «шей» говоришь, заходи, дескать, подставляйся. Потом занозки железные вставляешь… Но это – летом, а где оно, летечко. Тут – вздох и кроткий взгляд на окошки в узорах и наледи.
Вобче, рогатка у меня справная, разной масти: полОвой, калиновой, волы – мурые с лысинами…Лошадей серых и карих держу. (Акварелью бабки мазюкал крадучись от Гальки Винтовкиной, мне красок только обещают купить). Тавро – ласточкин хвост на левом ухе, наше, фамильное. Всякого скота хватает. Живу от речки за три улицы. Как пускаю на водопой по проулку вниз к проруби, задние с ворот выходят, а первые уже вертаются, напимшись… Их тятя встревает, по пригонам да денникам, когда вёдро либо оттепель, разводит с малятами (внуки, правнуки). Н-да, детву мне придётся народить. В жёны Верку Потапову возьму, наверное. Ухлястывать пора начинать, а то время бегит, третий класс, не хватисся…
Да, с конями думать надо. Два строевика неприкасаемы, шибко не подпрягёшь – атаман фитиль вставит… Только налегке, где сено сграмадить, где дровишек слабый воз подвезти, почту в очередь сгонять до Арыка или в полковой штаб стафет… На ломовую работу мерин есть - Карька, добра лошадь, в борозде и быку спуску не даст, терпячий. Другому мерину к осени придётся подковы сдирать, совсем зубы съел Серко. В пароконной упряжи постромки слабо тянет, на ноги падает. Иль ярманки дождаться, да туда вывести? Вдруг мужик под хмельком цену даст поболе станичного коновала Сильченки. За ту монету и даганчика (жеребёнок-двухлетка) себе сторговать, а? Морока…
Стойла почищены, корма задаты, у яслей хрустомень. Нет сенцА – не прогневайся соломка! Крупняк в морозы прям оберемками хватает, скорей сычуг набить, опосля поляжет серку жевать. Лошади с кормёжкой задержатся, долЕй всех едят, у их отрыжек не бывает. В куржаке скот – холодА…Пора и себе завтракать. Фонарь в сенках сдунешь, через порог устало ввалишся. Сама ложками, чашками брякает, сбирает на стол. Галушки сварганила, либо затирку – мучным ноздри щекочет. Устало плюхаешься на лавку в красный угол…Тут я вскрикиваю, аж баушка слышит, ругается с печки: кады уймесся, идол! Спокою ни нОчем, ни днём от вас нет… Оплошал. А чё крикнул? Да хозяйка, ети её мать, чашку с варевом сунула. Хлебанул, ровно смолу кипящую, ну и голос дал… Учишь- учишь: чё ты калишь пишшу да суёшь с огня прям. Губы есть – дуй! Это она раз так ответила. Пришлось за волосья взять. На «жэншин» у меня карахтера нет, но когда случай из ряда – тогда обык казачий велит. Люби. как душу, тряси, как грушу – от д.Карпа Егорова слыхал. Груша – дерево такое, в Расеи растёт, сам-то не видал, однако трясут за что-то… С жинкой как по-другому? Расповадишь – на шею сядет, ноги свесит, Евина дочь. Истина – старей поповой кобылы, а плошают казаки. Только не я, моя не забалует! (Возвращаюсь в сегодня и думаю: может, с Веркой обождать сейчас - упрямая, Нелька Крылова тише). А, война план покажет!
Догадлив прикАзный: распоясался на крутую кашу! Так и я на галушки со шкварками накинулся, как остыли. Шалфея кружку вослед. В пот бросило. Цигарку скрутил у грубки, да опеть на двор. Марафет навести. Но сначала на крылечко перед сенками лохматки (рукавицы, мехом внутрь) под зад кинешь, чтоб коки-наки не застудить, посмалишь всласть, примечая недоделки. Бобка скулит, цепью брякает. Не, друг, жди хозяйку, её забота собаке кусок кинуть. Берёшь грабарку, пешню (примёрзлые котяхи отбивать), вилы назёмные, метёлку. Стару постилу, объедки пригартаешь к поленнице. В субботу вывезти на кучу. Назём – к заплоту, опосля в огород. Метёлкой прошёлся – двор угоен. Через часок скотину напоить из колодца и до обеда свободен.
…Что-то надоело валандаться со скотом. Голландка не остыла, от неё в дрёму кидает. Ходики поскрипывают. В окнах стемнело – снег повалил. Стянул половики под себя, укрылся маминой неодёванной куфайкой – чем не постеля? Подваливает кот, зализывает мне вихор на лбу. Думаю о мечте. Взять бы где сторожковую доху. Как у деды Миши, который с Ивделя той зимой гОстил. Тятин тулуп рядом с ней – будто Сашкина распашёнка. Престрашной величины доха и лохматости. Поди, дюжина собак на неё ушла. В энтой одёжине и Зинку Заруцкую оженихаю на раз. Сплю…
Так, примерно, воспитывались казачата на играх, «ролевых», как бы сейчас сказали. Метода верная. Дети запоминали: ЧТО делать, а взрослые наставляли: КАК. Честь имею, аиртавич.
Спасибо сказали: Шиловъ, Patriot, bgleo, svekolnik, sibirec, Куренев, Нечай, nataleks, evstik, Надежда
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
24 окт 2015 06:41 #31930
от аиртавич
ЧЕРНОУСКА
Когда погорит сосняк, пару-тройку лет минует, и на гари, глядишь, кипрей в рост вымахивает, чернолесье показывается – осина да берёза, боярышник. С годик погодя, средь жёсткой резухи-осоки сосёнки ёжиками выбились. Дай срок, хвойник рванёт к солнцу, листвяка обгонит- приглушит, и зашумит высоко, зазвенит медью весёлый бор. От беды - и нет ничего. Время лечит…
Так и в Аиртавской станице… Ударило сполохом, прокатилась пожаром колчаковская, людей побило, хозяйство разором шаит. Беда погромыхивает, тревожит зарницами, напоминая арестами, высылкой. Лютуют особые совещания, тройки. У власти в «текушшем моменте» - директива т. Свердлова, расказачивают… Но среди пАгуби и ростки видать. Кажись, зимой только молодые у Еремеевых сошлись, ан, послухай, уже и дитё пищит в зыбке, материны сосцы турзучит, тянется на место деда своего Петра, в 21-м стрелянного. На Мордве детвы подсыпало у Шавриных, в Заречье у Чепелевых сноха принесла. Жизнь к стенке не поставишь, то не человечьего ума право, руки коротки…
Однако намедни едва покойником не прошибло. По санному первопутку со взвод солдат накатил. Из Кривинки, ли чё ли… Не нашенски. Главный - в коже, «крупа» - в нешибко-новом, а ещё - желтолицый маньчжур в душегрейке на рыбьем меху, опорках с загнутыми носами. Не берёт инородца морозец, пожар мировой революции, не иначе, греет. Токо бесперечь жуёт табак, а то с ногтя марафет в нос втягивает. Другие в отряде – терпеть можно, энтот наскрозь психован. Чуть что, сразу кОбур лапает, у его он здоровый, поленом мотается на сыромяти. У Евдуновых волкодава стрелил не за што.
Однако не псину заготавливать прибыли, а «чонить» - трясти хлеб. Двинулись по дворам тех, у кого забарабать покель можно. Их в прежде богатой станице маненько осталось, спешить надо. У Войтенко Захара Николаича разговор с порога резкий: где спрятал? Солдатня штыками землю на амбарушке, у клуни пыряет – копани ищет. Маньчжур мимо колодца за баню заглянул. Глядь: прикладок не смолоченный. Меры на четыре…Колосья пеплом вроде взялись иль гнильцой. Ревбойца накрыло, завизжал, пена у рта закипела. Припадочно кричит что – не разобрать, а смысл враждебен: хлеб гноить, когда пролетарьят в голоде, положу контру! Маузер потянул…Николаич белей скатёрки сделался, в заплот спиной влип, хозяйка на шум глянула – дурниной орёт.
Ладно Авдей Сивцов, сельсоветчик, на руке у чоновца повис, заряда три в землю ушли, покель оба на мёрзлу огудину не повалились. Авдей колосья лапнул с прикладка, обшелушил, дунул и суёт жменьку под узки глаза. В ладони – будто червонного золота кто сыпанул, зерно к зерну самородное, хлебушко Христовый… Гляди! – толкует «товаришшу с Востоку». Черноуска! Чтоб знал, брат, пшеничка такая есть! Прикладок - не гнилой вовсе! Едва успокоили пламенного, (недобитого в Японску хунгуза - матерился Войтенко опосля всего). На ровном месте могла споткнуться его жизнь, оплошай Сивцов. Отнесли бы за Варфалино болото (так у нас по-свойски называли могилки), потому что ЧОНу кулацкий выпад померещился…
На землях Сибирского войска высевались разные сорта. Тыщи десятин превосходной арнаутки, выспевающей до звона гирки. Урожай с них – валютный сибирский хлеб. По-свойски - брызг. За него дрались на мировых биржах. Сеялись сорта и попроще. Для себя в основном. Не охвостье какое-нибудь, а - менее прихотливые гарновка, чернотурка ли, черноуска… С колючим колосом, а ости - с черна цветом. На корню – не так, а когда скопнят – прям в глаза несбычно кидается. Кто не знает, тому и думается: погноили зерно, хозявы-раззявы. На самом деле, такую пшеницу спокойно скашивали, суслоны везли к ригам на заимках, там скирдовали снопы до поры, а волглые подсушивали в овинах да смолачивали неспешно…Аккурат в эти вот, октябрьские-ноябрьские дни. КлАди кто и до нови не трогал, ничего с зерном не делалось, окромя мышей. Черноуску на «чижолый год» ертавский казак оставил, маньчжур психанул, не знамши… Прикладок Войтенко наутре под кумачёвый флаг свёз весь дочиста, от греха подальше. Честь имею, аиртавич.
Когда погорит сосняк, пару-тройку лет минует, и на гари, глядишь, кипрей в рост вымахивает, чернолесье показывается – осина да берёза, боярышник. С годик погодя, средь жёсткой резухи-осоки сосёнки ёжиками выбились. Дай срок, хвойник рванёт к солнцу, листвяка обгонит- приглушит, и зашумит высоко, зазвенит медью весёлый бор. От беды - и нет ничего. Время лечит…
Так и в Аиртавской станице… Ударило сполохом, прокатилась пожаром колчаковская, людей побило, хозяйство разором шаит. Беда погромыхивает, тревожит зарницами, напоминая арестами, высылкой. Лютуют особые совещания, тройки. У власти в «текушшем моменте» - директива т. Свердлова, расказачивают… Но среди пАгуби и ростки видать. Кажись, зимой только молодые у Еремеевых сошлись, ан, послухай, уже и дитё пищит в зыбке, материны сосцы турзучит, тянется на место деда своего Петра, в 21-м стрелянного. На Мордве детвы подсыпало у Шавриных, в Заречье у Чепелевых сноха принесла. Жизнь к стенке не поставишь, то не человечьего ума право, руки коротки…
Однако намедни едва покойником не прошибло. По санному первопутку со взвод солдат накатил. Из Кривинки, ли чё ли… Не нашенски. Главный - в коже, «крупа» - в нешибко-новом, а ещё - желтолицый маньчжур в душегрейке на рыбьем меху, опорках с загнутыми носами. Не берёт инородца морозец, пожар мировой революции, не иначе, греет. Токо бесперечь жуёт табак, а то с ногтя марафет в нос втягивает. Другие в отряде – терпеть можно, энтот наскрозь психован. Чуть что, сразу кОбур лапает, у его он здоровый, поленом мотается на сыромяти. У Евдуновых волкодава стрелил не за што.
Однако не псину заготавливать прибыли, а «чонить» - трясти хлеб. Двинулись по дворам тех, у кого забарабать покель можно. Их в прежде богатой станице маненько осталось, спешить надо. У Войтенко Захара Николаича разговор с порога резкий: где спрятал? Солдатня штыками землю на амбарушке, у клуни пыряет – копани ищет. Маньчжур мимо колодца за баню заглянул. Глядь: прикладок не смолоченный. Меры на четыре…Колосья пеплом вроде взялись иль гнильцой. Ревбойца накрыло, завизжал, пена у рта закипела. Припадочно кричит что – не разобрать, а смысл враждебен: хлеб гноить, когда пролетарьят в голоде, положу контру! Маузер потянул…Николаич белей скатёрки сделался, в заплот спиной влип, хозяйка на шум глянула – дурниной орёт.
Ладно Авдей Сивцов, сельсоветчик, на руке у чоновца повис, заряда три в землю ушли, покель оба на мёрзлу огудину не повалились. Авдей колосья лапнул с прикладка, обшелушил, дунул и суёт жменьку под узки глаза. В ладони – будто червонного золота кто сыпанул, зерно к зерну самородное, хлебушко Христовый… Гляди! – толкует «товаришшу с Востоку». Черноуска! Чтоб знал, брат, пшеничка такая есть! Прикладок - не гнилой вовсе! Едва успокоили пламенного, (недобитого в Японску хунгуза - матерился Войтенко опосля всего). На ровном месте могла споткнуться его жизнь, оплошай Сивцов. Отнесли бы за Варфалино болото (так у нас по-свойски называли могилки), потому что ЧОНу кулацкий выпад померещился…
На землях Сибирского войска высевались разные сорта. Тыщи десятин превосходной арнаутки, выспевающей до звона гирки. Урожай с них – валютный сибирский хлеб. По-свойски - брызг. За него дрались на мировых биржах. Сеялись сорта и попроще. Для себя в основном. Не охвостье какое-нибудь, а - менее прихотливые гарновка, чернотурка ли, черноуска… С колючим колосом, а ости - с черна цветом. На корню – не так, а когда скопнят – прям в глаза несбычно кидается. Кто не знает, тому и думается: погноили зерно, хозявы-раззявы. На самом деле, такую пшеницу спокойно скашивали, суслоны везли к ригам на заимках, там скирдовали снопы до поры, а волглые подсушивали в овинах да смолачивали неспешно…Аккурат в эти вот, октябрьские-ноябрьские дни. КлАди кто и до нови не трогал, ничего с зерном не делалось, окромя мышей. Черноуску на «чижолый год» ертавский казак оставил, маньчжур психанул, не знамши… Прикладок Войтенко наутре под кумачёвый флаг свёз весь дочиста, от греха подальше. Честь имею, аиртавич.
Спасибо сказали: Patriot, bgleo, svekolnik, Alegrig, Куренев, денис, evstik, Полуденная, Надежда
- аиртавич
- Автор темы
- Не в сети
Меньше
Больше
- Сообщений: 454
- Репутация: 44
- Спасибо получено: 2515
29 окт 2015 10:23 - 29 окт 2015 13:25 #32037
от аиртавич
Не знаю, чем объясняется, но страсть к оружию у пацанов станицы Аиртавской в 50-60 годы прошлого века довлела над другими. И взрослые за ту страсть, как понимаю, нас не шибко гоняли. Наверное, где-то сознавали: сгодится, для русского парня лишним не будет. Складешки мы выменивали на тряпки и кости у старьевщика. Одно лето появлялся на улицах с ишаком и тележкой-двуколкой, дробины раскладывал лотком, где тебе и нитки-мулине, и иголки, и шарики со свистульками, сладкие петушки и проч. Дефицит. Притом, не забывал кричать-зазывать: «Утилё»! Девчата набирали пупсиков, ленты. Правда, китаец скоро исчез.
Сами делали пугачи. Медную трубку где-то «присмотришь» (свистнешь) у шоферов или у д.Пашки Куцего (Корниенко) на кузне вымолишь. Режешь её скоко надо, с одного конца заклёпываешь, загинаешь. С другого заливается свинец на 1 см. Оснастку дополняют гнутый гвоздь-сотка, резинка. Заряд – сера одной-трёх спичечных головок, скрошенная и размолотая в стволике. Натягиваешь гвоздь на резинке, стопоришь на взводе, нажатие – бах! Придурки пробовали «бабах» из 10 головок, в лучшем случае оставаясь без пугача (улетал) и с копотью в ладошке, в худшем – с рубцами на всю жизнь. Однако пугачи, складешки – для мальков. Солидных четырёх-пятипёрстников (аиртавичи меряли окуней на персты, то бишь, пальцами поперёк рыбины у спинного плавника, так же назывались 4-5 классники) интересовали пОджиги, финки, доступные ВВ и горючие материалы. Ну, например, пупсики из казеина, как оказалось, прекрасно горели. Из них мастырили ракеты. Кусочки куклы пакуешь в бумажную гильзу, «нос» заглушаешь, а под «сопло» спичку – летит, что спутник. Когда разнюхали свойства карбида, тоже стали использовать, в основном при минном деле. Тут уже появлялись «сурьёзные ранетые». С каникул вертаешься – Озёры, Заречье, Вокзал, Мордва (станичные микрорайоны, сказать по-нонешному) друг перед дружкой шрамы выставляют. Стал быть, не зря казак в побывке дни тратил. Рубцы от аппендицита доблестью не считались.
Утоление страсти происходило втайне от взрослых. Всё крадучись. И раны лечили тайно, иначе расспросы начнутся, а ты ж не один – товаришшов сдавать? Опять же учёба: во-первых, терпеть, не уросить; во-вторых, знать - как подорожник, паутину прикладывать, когда увеличительным стеклом ранку прижечь, где соплями смазать, на что, извиняюсь, струйку пустить… Йод, зелёнка, вазелин – энто всё в городе. Ежли уж припекёт – карасин есть, дёготь в тятькином ведёрке. Казак – он шилом бреется, дымом греется, ежли небо с овчинку сделалось. Мама спросит когда, увидев повязку, махнёшь рукой: ай… То есть: пустяк, лишне слова тратить.
Сашка Соболь (Соболевы – не казаки, со Свердловска наезжие) уболтал сходить к Мёртвому озеру, дорогу показать. Сашка – старше, при форсистом поджиге (под дуэльный пистолет сделан) и финке с наборной ручкой из цветного плекса. Глянул на обе красоты, кумекаю: н-да, завод Уралмаш – не кузня колхоза «Урожай», и вобче, без пролетарьята деревне чижало всё-ж-ки… Ага, добрались по урману до Двух Братьев (сопки у нас), поднялись на один. Вон и Мёртвое озеро, токо спуститься по восточному кряжу. Под скалой, где стоим, глубокое ущелье, ветер ходит сквозняком, подталкивает в пропасть, далее – распадок и за ним зеленеют папоротником береговые топи. Тут налетела галочья стая (гнездились, ли чё ли?), под нами летают, орут, которые совсем близко. Сашке стрельнуть в них приспичило. Поджиг бьёт нешутейно. Заряд-то правдашний: порох, дробь или пуля. Ствол из сталистой трубки притянут к ложу. Перед запальной прорезью умнО резинкой закреплены три серянки (спички), головками к дырочке. Коробкой токо чиркнуть об их – выстрел! Мы-то, дураки, с огнём к затравке лезли, пламя сгасит то ещё чё, пока приладисся, цели уж нет. Навёл стрелок пистолет двумя руками в саму кучу, командует: давай! Чиркаю – трах! Галки – хрен с ними, товаришш в беде… Поджиг исчез, одна деревяшка на камне дымится. Сашка рядом корчится: порох, падла… Оказалось, заместо привычного дымного «Медведя» зарядил на пробу бездымный «Сокол». Зелеными такими лопаточками. Он сильней гораздо. Убавил мерку, да мало. Оттого рвануло. Какое теперь Мёртвое озеро? Домой добежать бы. Это 5-6 км по бору, не менее. Большому пальцу досталось, кровь хлещет (как Ельцина первый раз увидел, так подумал грешным делом: чё-то у всех свердловских одна метка). Однако духу нельзя терять! «Нам ли растекаться слёзной лужею» – прижмёт, не токо Маяковского вспомнишь. Попластал майки, свою и Сашкину, на бинты, замотал абы как, бегим. В рубашках родились, точно! Доплелись тогда, руку не особо покалечило – это ладно. Про везуху после Армии понял, когда, ради памяти, сходил по «местам боевой славы». Нашёл и это. Уголок глухой, и не был никто. Вот он, сколок рукоятки, переживаю, вожу взглядом и – ёкалэмэнэ! Из сосны, перед которой тогда стояли, торчит обрубок трубки. Вбит намертво, смолой заживлён. Оцениваю баллистику, н-да… Выходит, когда поджиг взорвался, ствол меж головами пролетел, на палец-два влево-вправо и у кого-то из нас – тыква пополам. Шумнуло, помню, рядом – думал, заряд ушёл. Вот тебе и заряд! Уже и мать перестала бы плакать…
Другой случай… Вышел как-то на улицу, Шурка Панёнок (Максимов) сидит на спорыше, чё-то ковыряется. Подгребаю – капсюли в патронах меняет. Имелось у него престаро ружьишко 28 калибра. Гильзы – с мизинец. Боёк заводской давно сбит, заместо его в дырочку с казенной части кончик гвоздика утапливался. Стрельба, как в карты: то в масть, то нет. Жало гвоздика капсюль не добивало, притупляясь, либо пружинку заедало. Какой там инжектор? Патрон выбивали шомполом через дуло. Бывало, на «жавеле» (капсюль) глубокие царапины имелись – их эрзац-боёк чертил при переломе ружья, когда ствол при этом опрометчиво опускали вниз. Задень глубже – грохнет в руках. Да кто об том печалился? Ага, сел спроть Шурки тожеть по-кыргызски, смотрю, как зверОвшшик дело ладит. Рукастый! Шилом поддевает-выковыривает оплошавший капсюль, новый вдавливает, пристукивает череном. Для упора использует бедро у паха, куда кулак чуть сбоку с патроном ставит. Наблатыкался. Токо меня зАвидки взяли – бум! Заряд траву пластом задрал, отдачей гильзу мимо меня отбило, не нашли дажеть. Шурка, кричу, ты придурок, ли чё ли?! чё патрон не разрядил, падла! хучь дробь бы высыпал! Он ладошку няньчит – выстрелом отсушило, губки тонкие, лобик серенький, прям схудал на глазах парнишка. Дык! Заряд - два нуля, кабы в живот и мамкнуть не успел бы. А мне достанься гильзой в лобешник - писял и какал бы, где попало…
Путёвых ружей пацанами мы не имели. Зато у Витки Чубарёнка (Корниенко) на сеновале баловались настоящей трёхлинейкой. Откуда винтовка – не знаю. Хозяин сказывал, будто на Колчаке (скалы перед Малиновой сопкой) отыскал в пещёре, да Витке верить… Приклад, ствол и вобче целая, затвор передёргивался, курок цакал, обойма открывалась и даже предохранитель работал. Токо боёк сточен, патронов и штыка нет. Стал быть, не боевая, учебная, а таким у нас – полцены. У Сусят (Филипьевы) древняя фузея имелась, калибра не менее 8-ми, с тремя гильзами, будто у бронебойки. Прорву пороха надо да дроби пуд. С отдачи того фальконета токо Сеня Шаврин на ногах устаивал, так он – аздыр под потолок. Сусят (держали орудие вдвоём-втроём, ствол на вилах в упоре) выстрелом валило, навроде бурелома на просеке. Наверно, про то ружьё люди говорят: дОбро бьёт, с полки упало – 7 горшков вдребезги! Палили редко. Правда, метко. Один раз ругань на весь край устроили: накрыли удачным залпом гусей на речке. Домашних, естественно, с люлятами (гусята). Дворам пяти урон нанесли тяжкий… Пожалуй, на нашем краю – всё, весь арсенал.
Сам обзавёлся двухстволкой 16-го калибра в 13 лет. Отдал её мне Василий Игнатич Нартов. Из хвосторезов (челкарский) был, добрейшей души казачара под 2 метра ростом, в двери любые токо боком заходил. Приедет, бывалоча, с Кокчетава (там жили с тетушкой), наладятся с тятей в бане «хану сидеть» (самогон гнать), через время слышу: ВасилЕй, ты ба шёл покурить, а то банка не набегит никак… оно бы в аккурат, токо в кадушке барда кончается, гнать станет неча, а мы ни в одном глазу. Те ещё гвардейцы были, оба-два. Эх, про первую любовь меньше помню, чем про то ружьё…Честь имею, аиртавич.
Сами делали пугачи. Медную трубку где-то «присмотришь» (свистнешь) у шоферов или у д.Пашки Куцего (Корниенко) на кузне вымолишь. Режешь её скоко надо, с одного конца заклёпываешь, загинаешь. С другого заливается свинец на 1 см. Оснастку дополняют гнутый гвоздь-сотка, резинка. Заряд – сера одной-трёх спичечных головок, скрошенная и размолотая в стволике. Натягиваешь гвоздь на резинке, стопоришь на взводе, нажатие – бах! Придурки пробовали «бабах» из 10 головок, в лучшем случае оставаясь без пугача (улетал) и с копотью в ладошке, в худшем – с рубцами на всю жизнь. Однако пугачи, складешки – для мальков. Солидных четырёх-пятипёрстников (аиртавичи меряли окуней на персты, то бишь, пальцами поперёк рыбины у спинного плавника, так же назывались 4-5 классники) интересовали пОджиги, финки, доступные ВВ и горючие материалы. Ну, например, пупсики из казеина, как оказалось, прекрасно горели. Из них мастырили ракеты. Кусочки куклы пакуешь в бумажную гильзу, «нос» заглушаешь, а под «сопло» спичку – летит, что спутник. Когда разнюхали свойства карбида, тоже стали использовать, в основном при минном деле. Тут уже появлялись «сурьёзные ранетые». С каникул вертаешься – Озёры, Заречье, Вокзал, Мордва (станичные микрорайоны, сказать по-нонешному) друг перед дружкой шрамы выставляют. Стал быть, не зря казак в побывке дни тратил. Рубцы от аппендицита доблестью не считались.
Утоление страсти происходило втайне от взрослых. Всё крадучись. И раны лечили тайно, иначе расспросы начнутся, а ты ж не один – товаришшов сдавать? Опять же учёба: во-первых, терпеть, не уросить; во-вторых, знать - как подорожник, паутину прикладывать, когда увеличительным стеклом ранку прижечь, где соплями смазать, на что, извиняюсь, струйку пустить… Йод, зелёнка, вазелин – энто всё в городе. Ежли уж припекёт – карасин есть, дёготь в тятькином ведёрке. Казак – он шилом бреется, дымом греется, ежли небо с овчинку сделалось. Мама спросит когда, увидев повязку, махнёшь рукой: ай… То есть: пустяк, лишне слова тратить.
Сашка Соболь (Соболевы – не казаки, со Свердловска наезжие) уболтал сходить к Мёртвому озеру, дорогу показать. Сашка – старше, при форсистом поджиге (под дуэльный пистолет сделан) и финке с наборной ручкой из цветного плекса. Глянул на обе красоты, кумекаю: н-да, завод Уралмаш – не кузня колхоза «Урожай», и вобче, без пролетарьята деревне чижало всё-ж-ки… Ага, добрались по урману до Двух Братьев (сопки у нас), поднялись на один. Вон и Мёртвое озеро, токо спуститься по восточному кряжу. Под скалой, где стоим, глубокое ущелье, ветер ходит сквозняком, подталкивает в пропасть, далее – распадок и за ним зеленеют папоротником береговые топи. Тут налетела галочья стая (гнездились, ли чё ли?), под нами летают, орут, которые совсем близко. Сашке стрельнуть в них приспичило. Поджиг бьёт нешутейно. Заряд-то правдашний: порох, дробь или пуля. Ствол из сталистой трубки притянут к ложу. Перед запальной прорезью умнО резинкой закреплены три серянки (спички), головками к дырочке. Коробкой токо чиркнуть об их – выстрел! Мы-то, дураки, с огнём к затравке лезли, пламя сгасит то ещё чё, пока приладисся, цели уж нет. Навёл стрелок пистолет двумя руками в саму кучу, командует: давай! Чиркаю – трах! Галки – хрен с ними, товаришш в беде… Поджиг исчез, одна деревяшка на камне дымится. Сашка рядом корчится: порох, падла… Оказалось, заместо привычного дымного «Медведя» зарядил на пробу бездымный «Сокол». Зелеными такими лопаточками. Он сильней гораздо. Убавил мерку, да мало. Оттого рвануло. Какое теперь Мёртвое озеро? Домой добежать бы. Это 5-6 км по бору, не менее. Большому пальцу досталось, кровь хлещет (как Ельцина первый раз увидел, так подумал грешным делом: чё-то у всех свердловских одна метка). Однако духу нельзя терять! «Нам ли растекаться слёзной лужею» – прижмёт, не токо Маяковского вспомнишь. Попластал майки, свою и Сашкину, на бинты, замотал абы как, бегим. В рубашках родились, точно! Доплелись тогда, руку не особо покалечило – это ладно. Про везуху после Армии понял, когда, ради памяти, сходил по «местам боевой славы». Нашёл и это. Уголок глухой, и не был никто. Вот он, сколок рукоятки, переживаю, вожу взглядом и – ёкалэмэнэ! Из сосны, перед которой тогда стояли, торчит обрубок трубки. Вбит намертво, смолой заживлён. Оцениваю баллистику, н-да… Выходит, когда поджиг взорвался, ствол меж головами пролетел, на палец-два влево-вправо и у кого-то из нас – тыква пополам. Шумнуло, помню, рядом – думал, заряд ушёл. Вот тебе и заряд! Уже и мать перестала бы плакать…
Другой случай… Вышел как-то на улицу, Шурка Панёнок (Максимов) сидит на спорыше, чё-то ковыряется. Подгребаю – капсюли в патронах меняет. Имелось у него престаро ружьишко 28 калибра. Гильзы – с мизинец. Боёк заводской давно сбит, заместо его в дырочку с казенной части кончик гвоздика утапливался. Стрельба, как в карты: то в масть, то нет. Жало гвоздика капсюль не добивало, притупляясь, либо пружинку заедало. Какой там инжектор? Патрон выбивали шомполом через дуло. Бывало, на «жавеле» (капсюль) глубокие царапины имелись – их эрзац-боёк чертил при переломе ружья, когда ствол при этом опрометчиво опускали вниз. Задень глубже – грохнет в руках. Да кто об том печалился? Ага, сел спроть Шурки тожеть по-кыргызски, смотрю, как зверОвшшик дело ладит. Рукастый! Шилом поддевает-выковыривает оплошавший капсюль, новый вдавливает, пристукивает череном. Для упора использует бедро у паха, куда кулак чуть сбоку с патроном ставит. Наблатыкался. Токо меня зАвидки взяли – бум! Заряд траву пластом задрал, отдачей гильзу мимо меня отбило, не нашли дажеть. Шурка, кричу, ты придурок, ли чё ли?! чё патрон не разрядил, падла! хучь дробь бы высыпал! Он ладошку няньчит – выстрелом отсушило, губки тонкие, лобик серенький, прям схудал на глазах парнишка. Дык! Заряд - два нуля, кабы в живот и мамкнуть не успел бы. А мне достанься гильзой в лобешник - писял и какал бы, где попало…
Путёвых ружей пацанами мы не имели. Зато у Витки Чубарёнка (Корниенко) на сеновале баловались настоящей трёхлинейкой. Откуда винтовка – не знаю. Хозяин сказывал, будто на Колчаке (скалы перед Малиновой сопкой) отыскал в пещёре, да Витке верить… Приклад, ствол и вобче целая, затвор передёргивался, курок цакал, обойма открывалась и даже предохранитель работал. Токо боёк сточен, патронов и штыка нет. Стал быть, не боевая, учебная, а таким у нас – полцены. У Сусят (Филипьевы) древняя фузея имелась, калибра не менее 8-ми, с тремя гильзами, будто у бронебойки. Прорву пороха надо да дроби пуд. С отдачи того фальконета токо Сеня Шаврин на ногах устаивал, так он – аздыр под потолок. Сусят (держали орудие вдвоём-втроём, ствол на вилах в упоре) выстрелом валило, навроде бурелома на просеке. Наверно, про то ружьё люди говорят: дОбро бьёт, с полки упало – 7 горшков вдребезги! Палили редко. Правда, метко. Один раз ругань на весь край устроили: накрыли удачным залпом гусей на речке. Домашних, естественно, с люлятами (гусята). Дворам пяти урон нанесли тяжкий… Пожалуй, на нашем краю – всё, весь арсенал.
Сам обзавёлся двухстволкой 16-го калибра в 13 лет. Отдал её мне Василий Игнатич Нартов. Из хвосторезов (челкарский) был, добрейшей души казачара под 2 метра ростом, в двери любые токо боком заходил. Приедет, бывалоча, с Кокчетава (там жили с тетушкой), наладятся с тятей в бане «хану сидеть» (самогон гнать), через время слышу: ВасилЕй, ты ба шёл покурить, а то банка не набегит никак… оно бы в аккурат, токо в кадушке барда кончается, гнать станет неча, а мы ни в одном глазу. Те ещё гвардейцы были, оба-два. Эх, про первую любовь меньше помню, чем про то ружьё…Честь имею, аиртавич.
Последнее редактирование: 29 окт 2015 13:25 от аиртавич. Причина: ошибка
Спасибо сказали: mamin, Шиловъ, Patriot, bgleo, svekolnik, Куренев, Нечай, nataleks, денис, evstik у этого пользователя есть и 3 других благодарностей